В своем крайнем проявлении это культурное и эстетическое предпочтение, оказываемое индивиду как целому, заставляет рассматривать семью как врага индивида. Эшли Монтегю считает семью "институтом, систематически вызывающим у своих членов физические и душевные заболевания". Сьюзен Зонтаг рассматривает современную нуклеарную семью как "психологическую и моральную катастрофу… тюрьму сексуальной репрессии, игралище непоследовательности и моральной распущенности, музей собственничества, фабрику для производства чувства вины, школу себялюбия"1.
Современный человек, живущий во все более непредсказуемом обществе и противостоящий постоянно усложняющемуся миру, проявляет свою борьбу с обществом в собственной семье — микрокосме общества в целом. Поэт Филип Ларкин приходит к выводу:
Они портят вам жизнь, ваши отец и мать,
Даже если сами того не хотят.
Они передают вам все свои недостатки
И сверх того — кое-какие новые, специально для вас.
Но им тоже в свое время испортили жизнь Идиоты в старомодных шляпах и сюртуках — То своей слащавой строгостью, То своей постоянной грызней.
Страдание передается от человека к человеку, Становясь все глубже, как море далеко от берегов. Беги прочь как можно скорее И не заводи детей сам2.
Психиатр Р.Д. Лэйнг, учинивший крестовый поход против семьи в защиту индивида, отмечает: "Самый первый акт жестокости против среднестатистического ребенка — это первый поцелуй матери". Описывая собственную семью, Лэйнг замечает: "Сколько я себя помню, я всегда пытался понять, что происходит между этими людьми. Если я верил кому-то из них, я не мог верить никому другому". О своем отце он пишет: "Мой отец считал, что его отец "систематически" убивал его мать на протяжении многих лет. В последний раз, когда "его нога была в нашем доме" (по словам моих родителей), играло радио; он сел и велел моей матери его выключить. Мой отец сказал матери, чтобы та не вздумала это делать. "Старый Папа", как называли деда, снова велел моей матери его выключить. И так далее. В конце концов мой отец сказал: "Это мой дом, и радио будет играть, пока я сам не велю его выключить!" Старый Папа воскликнул: "Не смей говорить так со своим отцом!" Мой отец сказал: "Вставай и убирайся отсюда!" Старый Папа снова напомнил ему, с кем он говорит. Мой отец заявил, что прекрасно знает, с кем говорит, поэтому и сказал, чтобы он встал и убирался вон. Старый Папа не двинулся с места, после чего мой отец подошел, чтобы взять его за шиворот и выкинуть из дома. Началась драка. Старому Папе было за пятьдесят, моему отцу — за тридцать. Драка шла по всему дому. В конце концов мой отец повалил Старого Папу навзничь на кровать и ударил его по лицу так, что пошла кровь. Потом он затащил его в ванную, затолкал под душ, окатил холодной водой, вытащил мокрого и залитого кровью, подволок к двери, вышвырнул на улицу и выбросил вслед его кепку. Потом отец, стоя у окна, смотрел, сумеет ли Старый Папа уйти или уползти прочь. "Он очень хорошо держался, — сказал отец. — Надо отдать ему должное"3. Однако конструкция, созданная здесь Лэйнгом, подкрепляет лишь его собственное мировосприятие. Он преподносит определенные узкие аспекты внутреннего опыта своей семьи как всеобъемлющие универсалии. Очевидно, вместо этого вполне можно было отобрать другие компоненты взаимодействий между членами семьи.
Семейный терапевт Эндрю Фарбер описывает свою семью со столь же ограниченной точки зрения: "Бетти, моя сестра, на пять лет младше меня. Миловидный и умный ребенок, она, тем не менее, была в семье "козлом отпущения". Ею пренебрегали, ее отталкивали. Я был сначала ее мучителем, а потом ее героем и защитником. Мой отец вступал в союз со мной против матери, о которой говорил как о скучной и глупой. Моя мать вступала в союз со мной против отца, которого называла избалованным и беззаботным. Я служил мостиком между отцом, матерью и сестрой. Я был воспитан звездой и воображалой и наслаждался этим. Я был очаровательным чудовищем. Все мы были слишком эгоцентричны и изолированы друг от друга и от наших родственников по обеим линиям"4.
Эти две конструкции, основанные на избирательных воспоминаниях, отражают приверженность обоих психиатров традициям культуры, в которой они живут, — культуры, склонной обращать внимание прежде всего на недостатки и отклонения и мечтающей о рыцаре на белом коне, который освободит общество от его драконов. Невероятно сложный характер ниши, занимаемой человеком в пространстве и времени, сведен к гомеровской простоте эпических подвигов "человека-героя".
Сейчас семейные терапевты изменяют свою точку зрения и стараются обнаружить пользу, приносимую семьей и остающуюся почти невоспетой, — заботу, опеку, поддержку, которые помогают выжить в сложном мире. Это настолько неотъемлемая часть реальности, что ее просто принимают как нечто само собой разумеющееся.
Постойте в очереди на утренний сеанс "Ответного удара империи", в которой стоят семейства самых разнообразных размеров, форм и цветов кожи, и понаблюдайте за их незначительными взаимодействиями. Вот восьмилетняя чернокожая девочка с замысловатой прической и ослепительной улыбкой присматривает за своей трехлетней сестрой, которая распевает алфавит, а ее отец и бабушка одобрительно кивают. Вот мать — "глупая блондинка", стоя с тремя сыновьями в возрасте от шести до девяти лет и семилетней племянницей, которая живет у них "совсем как мои", причесывает детей, устраивая им четыре совершенно разные прически. Вот дедушка-еврей и его восьмилетний внук, которые просто стоят, потому что хотят посмотреть фильм. А после кино послушайте, как родители объясняют детям, чем кончилось дело. Как мог герой, молодой Люк — Небесный Путешественник, быть сыном злого Дарта Вейдера и в то же время хорошим человеком?
Семейная жизнь — не тема для эпоса. Однако в своих мелких взаимодействиях, не укладывающихся в яркую обобщенную картину, нарисованную Лэйнгом и Зонтаг, семья показывает, чего она может добиться.
Вот семья Гейдж из Вустера, которую описала Джейн Хауард: "Ник Гейдж — сестры и другие родственники обычно зовут его полным именем — приехал из Греции в возрасте девяти лет, полный решимости. Наделенный математическим талантом, он хотел стать инженером. Победив в конкурсе на лучшее эссе, он передумал и решил избрать карьеру писателя. Он начал зарабатывать деньги. Кроме того, он оказывал помощь своим родственникам-иммигрантам. Толпами стремясь сюда через Атлантический океан, они нуждались в человеке, который помогал бы им с налоговыми декларациями, бумагами для получения гражданства, водительскими правами и другими препятствиями, с которыми они сталкивались в Америке. Нужен был кто- то, кто мог бы объяснять им все про эту новую страну. Этим кем-то и стал Ник.
Так все продолжается и до сих пор. "Никому и в голову не придет купить дом, не посоветовавшись сначала с Ником", — сказала его двоюродная сестра. Он оформляет документы для иммиграции, дает советы о чем угодно и так много работает над своими проектами, что папа боится, как бы он не повредился в уме…
У его сестры Лилии, помогающей мужу в его пиццерии, внешне мало общего с Ником, разве что глаза и волосы, которые у нее, как и у брата, светло-каштановые… Она занимает в своем клане такое же центральное место, как и брат и их отец. Она предоставляет такую услугу, без которой не может обойтись никакой клан: служит для всех диспетчером. Именно она знает в любой момент, где находятся восемьдесят ее ближайших родственников, и в той или иной степени — что у них на уме. Она знает, кому предстоит операция, кто вот-вот обручится, или женится, или разведется, у кого может быть то, что она называет "проблемами в школе", и кто взял билет, чтобы вернуться в Афины или прилететь из Афин. Кто-нибудь в этом клане постоянно укладывает или распаковывает чемоданы подарков: простыни, наволочки, полотенца и шали — для тех, кто живет по ту сторону Атлантики; пузырьки со святой водой и амулеты, которые прикалывают к детской одежде, чтобы уберечь их от сглаза, — для тех, кто обитает по эту сторону"5.
Другая, хотя в чем-то похожая картина семьи предстает в описанной Джоном Элдеркином Беллом маленькой больнице в Камеруне: "В этой четырехместной палате… кровати узкие, но на одной из них хватает места, чтобы старик-больной и его жена могли сидеть вместе почти целый день. Время от времени жена выходит, чтобы приготовить ему какую-нибудь еду на одной из кухонь в задней части больницы. Сегодня старик, занимающий кровать в другом конце комнаты, дал ей немного похлебки. Он знаками показал ей — говорить он не может, — что ему слишком много, — и она взяла миску и принесла немного похлебки для себя и для мужа. Они уселись рядом и молча ели из одной миски двумя ложками. Молчали они, возможно, потому, что похлебку дала старику женщина, которая сидела на полу у соседней кровати и тоже ела. Это была мать студента колледжа, лежащего на этой кровати.
