вопрос, а благодаря чему он оказывает воздействие на своих сограждан. Но мы по возможности сократим подобное исследование, поскольку оно может далеко увести нас от главной цели.
Итак, давайте считать, что великий человек влияет на окружающих его лиц двумя путями: своей личностью и идеей, которую он выдвигает. Эта идея может акцентировать образцы желаний масс или предлагать им новые желанные цели либо каким-то другим способом околдовывать их. Иной раз – и это явно более простой случай – действуют только особенности личности, а идея играет довольно незначительную роль. Почему такой человек непременно обретает немалое значение, для нас ни на миг не останется неясным. Как нам известно, у массы людей всегда существует настоятельная потребность в авторитете, которым можно восхищаться, которому поклоняются, который правит ею и который порой проявляет по отношению к ней жестокость. Из индивидуальной психологии нам известно, откуда происходит такая потребность у человеческой массы – из тоски по отцу, которая с самого начала одолевает любого человека, по тому самому отцу, победа над которым приносит славу герою легенды. И на этот раз перед нами, видимо, забрезжил вывод, что все черты, которыми мы наделяем личность, – это отцовские черты, что в этом совпадении заключена тщетно разыскиваемая нами суть человека подобного рода. В представление об отце входят смелость, интеллект, сила воли, масштабность деяний, но в первую очередь его самостоятельность и независимость, божественная безмятежность, доходящая до безразличия. Им дóлжно восхищаться, ему следует доверять, но, добавлю, нельзя его и не бояться. Мы вроде бы должны просто следовать за буквальным смыслом слов: кто другой, кроме отца, мог быть для ребенка «великим человеком»!
Несомненно, в лице Моисея к бедным еврейским батракам снизошел именно прообраз могучего праотца и заверил их, что они – его любимые дети. Не менее потрясающе на них должно было подействовать и представление о единственном, вечном, всемогущем Боге, для которого они оказались не слишком ничтожными, чтобы не заключить с ними союз, и который обещал заботиться о них, если они станут без устали почитать его. Вероятно, им было нелегко отделить образ человека Моисея от образа его бога, и они верно догадывались об этом, ибо Моисей мог включить черты собственной личности в характер своего бога, такие как гневливость и неумолимость. И когда позднее они убили этого великого человека, то всего лишь повторили злодеяние, которое в древнейшие времена направлялось закономерно против богоподобного царя или восходит, как мы знаем, к еще более древнему прообразу [102].
Так, с одной стороны, образ великого человека перерастает во что-то божественное, а с другой – пора напомнить себе, что и отец был когда-то ребенком. Великая религиозная идея, которую защищал человек Моисей, не была его собственным творением, он перенял ее от своего повелителя Эхнатона. А последний, чье величие в качестве основоположника религии безоговорочно засвидетельствовано, следовал, вероятно, импульсам, дошедшим до него через посредничество матери или каким-то иным путем из ближней или более отдаленной жизни.
Проследить цепочку дальше мы не в состоянии, но если этот первый отрезок мы поняли правильно, то в таком случае монотеистическая идея, подобно бумерангу, вернулась назад в страну своего рождения. Представляется бесполезным пытаться определить заслуги кого-то одного в утверждении новой идеи. Ясно, что в ее развитии соучаствовали, внося свой вклад, многие. С другой стороны, было бы очевидной несправедливостью оборвать цепочку развития на Моисее и пренебречь тем, что совершили его последователи и продолжатели, еврейские пророки. Семена монотеизма не проросли в Египте. Это произошло в Израиле, после того как народ отверг обременительную и требовательную религию. Однако из среды еврейского народа снова и снова выдвигались мужи, оживлявшие слабеющую традицию, обновлявшие заветы и требования Моисея и не успокоившиеся, пока утраченное не было восстановлено. Благодаря многовековым усилиям и в конце концов двум великим реформам (одной – до, другой – после вавилонского пленения) народный бог Яхве был преобразован в бога, к почитанию которого евреев понуждал Моисей. И это доказывает особую психическую природу массы, ставшей еврейским народом и сумевшей выдвинуть множество людей, готовых взять на себя тяготы Моисеевой религии в награду за избранность, а возможно, и за какие-то другие преимущества сходного типа.
В. Прогресс духовности
Для достижения устойчивого психического влияния на какой-то народ явно недостаточно заверить его, что он отмечен богом. Ему надо это еще и как-то доказать, чтобы ему пришлось в это поверить, а из этой веры сделать соответствующие выводы. В религии Моисея таким доказательством служил Исход из Египта: бог или Моисей от его имени без устали ссылались на это свидетельство божественного благоволения. В память об этом событии был установлен праздник Пасхи – или, скорее, воспоминанием о нем был наполнен праздник, давно существовавший. Но это было всего лишь воспоминание – сам Исход принадлежал к смутному прошлому. В настоящем же признаки божьего благоволения были весьма редки, скорее, судьба народа свидетельствовала о божьей немилости. Первобытным народам было привычно давать временную отставку или даже наказывать своих богов, если те не исполняли свою обязанность обеспечивать им победу, счастье и комфорт. Во все времена с царями обращались так же, как с богами, – в этом сказывалось их давнее сходство, возникновение из единого корня. Да и современные народы обычно изгоняют своих правителей, когда блеск их правления блекнет в результате военного поражения с последующими утратами территории и денег. Почему же народ Израиля всегда только покорнее склонялся перед своим богом, чем хуже он обращался с ним, и это – проблема, которую мы пока что вынуждены отложить в сторону.
Видимо, последний вопрос побудил нас выяснить, принесла ли религия Моисея его народу что-то еще, кроме упрочения чувства собственного достоинства в результате осознания своей избранности. И первое «что-то еще» действительно легко обнаружить. Эта религия предоставила евреям еще и гораздо более величественное представление о боге, или, выражаясь осторожнее, можно сказать, представление о более возвышенном боге. Уверовавшие в такого бога в определенной мере разделяют с ним его величие, вправе чувствовать и себя возвеличенными. Для неверующего же это не самоочевидно, но, быть может, это легко понять с помощью ссылки на чувство британца в чужой стране, ставшей небезопасной из-за массовых волнений, на чувство, напрочь отсутствующее у подданных какой-либо небольшой континентальной страны. Британец же в подобном случае рассчитывает, конечно, что его правительство пошлет военный корабль, если с его головы упадет хотя бы волосок, и что это хорошо известно и восставшим, тогда как у небольшого государства нет военных кораблей. Гордость за величие British Empire [Британской империи – англ.] имеет, соответственно, корни в сознании большей безопасности, в защищенности, которыми
