он, не достигнув еще двух лет, пользуется своим даром речи для того, чтобы критиковать соперницу, совершенно, на его взгляд, излишнюю. Как только разговор заходит о ней, он тотчас же вмешивается и говорит недовольным тоном: «Она такая маленькая, такая маленькая». В последнее время, когда девочка, прекрасно развившись, перестала уже заслуживать этот пренебрежительный возглас, мальчик обосновывает свое желание отклонить внимание взрослых от сестры другим путем. При каждом удобном и неудобном случае он говорит: «У нее нет зубов». Такие случаи смерти, пережитые в детском возрасте, иногда забываются в семье, однако психоаналитическое исследование показывает, что они имеют огромное значение для возникающего впоследствии невроза. Старшая девочка другой моей сестры, будучи шестилетним ребенком, несколько раз приставала к своим теткам с вопросом: «Неправда ли, Люси еще ничего не понимает?» Люси была моложе ее на два с половиной года.
Сновидения о смерти брата или сестры, соответствующие такому повышенному враждебному чувству, я наблюдал у всех своих пациенток. Мне пришлось встретиться с одним только исключением, которое, однако, при анализе легко оказалось подтверждением общего правила. Когда я однажды во время сеанса сообщил ей о наличности у каждого человека таких сновидений (на мой взгляд, это имело связь с очередным симптомом, который мы разбирали), она ответила к моему удивлению, что ей ничего подобного никогда не снилось. Ей пришло на память, однако, другое сновидение, которое не имело как будто ничего общего с первым сновидением; она видела его в первый раз в возрасте четырех лет, когда она была самым младшим ребенком в семье; с тех пор сновидение это неоднократно повторялось. «Множество детей, все ее братья, сестры, кузины, и кузены играют на лугу. Вдруг за спинами у них оказываются крылья, они улетают и исчезают». Такими словами выразил трехлетний Ганс уничтожающую критику своей сестры. Он предполагает, что она не умеет говорить потому, что у нее нет зубов. О значении этого сновидения она не имела ни малейшего понятия. Нетрудно, однако, увидеть в нем сновидение о смерти ее братьев и сестер в его первоначальной форме, мало искаженной цензурой. Я решаюсь предложить следующий анализ этого сновидения. После смерти одного из ее кузенов – дети двух братьев выросли в этом случае вместе, как родные братья и сестры – моя в то время четырехлетняя пациентка спросила одну свою взрослую родственницу: «Что становится с детьми, когда они умирают?» В ответ она услышала: «У них вырастают крылья, и они становятся ангелами». В сновидении у всех братьев и сестер вырастают крылья, как у ангелов, и – что самое главное – они улетают. Наша маленькая «делательница ангелов» остается одна из всех детей. То, что дети играют на лугу, с которого потом улетают, указывает с полной очевидностью на бабочек, как будто ребенок руководствовался той же ассоциацией, которая побудила древних снабдить Психею крыльями бабочки.
Быть может, меня спросят: хотя враждебные импульсы детей по отношению к их братьям и сестрам действительно имеют место, но каким образом детская душа становится вдруг настолько дурной, что желает своим соперникам или более сильным сверстникам смерти? Как будто все проступки и вся несправедливость могут искупаться только смертью? Кто так говорит, тот не знает, очевидно, что представление ребенка о смерти имеет весь-ма мало общего с нашим понятием о ней. Ребенку незнакомы ужасы тления, могильного холода, бесконечного «ничто» и всего того, что связывается со словом «смерть» в представлении взрослого и что имеется налицо во всех мифах о потустороннем мире. Страх смерти чужд ему, поэтому-то он и играет с этим страшным словом и грозит другому ребенку: «Если ты еще раз это сделаешь, то умрешь, как умер Франц». Бедная мать дрожит от страха, она не может, наверное, забыть того, что большая часть людей не доживает до зрелого возраста. Даже восьмилетний ребенок, возвратясь из какого-нибудь естественно-исторического музея, может сказать своей матери: «Мама, я тебя очень люблю. Когда ты умрешь, я из тебя сделаю чучело и поставлю здесь в комнате, чтобы тебя видеть всегда». Настолько мало детское представление о смерти похоже на наше. От одного очень способного десятилетнего мальчика я вскоре после смерти отца его услышал, к своему удивлению, следующую фразу: «То, что папа умер, я понимаю, но почему он не приходит домой ужинать, этого я никак понять не могу». Дальнейший материал, относящийся к этой теме, содержится в редактируемом д-ром ф. Гуг-Гелльмут отделе Kinderseele в «Imago» Zeitschrift f?r Anwendung der Psychoanalyse auf die Geisteswissen-schaften, Bd. I–V, 1912–1918.
«Умереть» – значит для ребенка, который вообще избавлен от вида предсмертных страданий, то же самое, что «уйти», не мешать больше оставшимся в живых. [67] Он не различает, каким способом осуществляется это отсутствие, – отъездом или смертью. Наблюдение одного психоаналитически образованного отца также подчеркивает момент, когда его четырехлетняя высокоразвитая дочурка узнает разницу между «отсутствием» и «смертью». Ребенок питался неохотно и чувствовал, что одна из служанок пансиона недружелюбно к нему относится. «Пусть Жозефина умрет», – сказала она отцу. – «Почему же она должна умереть? – спросил отец укоряюще. – Разве недостаточно, если она уберется прочь? – „Нет, – ответил ребенок, – тогда она придет опять“. – Для неограниченного себялюбия (нарциссизм) ребенка каждое нарушение является crimen laesae majestatis, и, подобно драконовским законам, чувство ребенка определяет за все такие проступки лишь одно и то же постоянное наказание. Когда у ребенка отнимают няньку и увольняют ее и когда короткое время спустя умирает его мать, то в его воспоминании оба события находятся друг подле друга. То, что ребенок не испытывает особой тоски по отсутствующим, знакомо каждой матери: возвращаясь после продолжительного путешествия домой, она часто с прискорбием слышит: „Дети ни разу не осведомились о маме“. Когда она действительно переселяется в „лучший из миров, откуда нет возврата“, дети вначале, по-видимому, ее совершенно забывают и лишь впоследствии начинают вспоминать о покойнице.
Если у ребенка имеются, таким образом, мотивы желать отсутствия другого ребенка, то ничто не препятствует ему облекать это желание в форму желания смерти: психическая реакция на такие сновидения о смерти показывает, что, несмотря на все различие, по существу, желание ребенка все же сходно с тем же желанием взрослого.
Но если желание ребенка, чтобы умерли его братья и сестры, можно объяснить его эгоизмом, благодаря которому он смотрит на своих братьев и сестер как на соперников, то каким образом объяснить желание смерти родителей, которые являются для ребенка источником любви и исполнителями его капризов и потребностей и долговечности которых он должен был бы желать именно по эгоистическим мотивам?
Разрешению этой
