В заключение мы должны также упомянуть в этой связи festum asinorum, который, насколько я знаю, праздновался главным образом во Франции. Хотя он и считался невинным празднеством в память о бегстве девы Марии в Египет, праздновался он довольно странным образом, что, вероятно, легко могло дать повод к недоразумениям. В Бовэ процессия с ослом шла прямо в церковь4. По завершении каждой части (Входная; Господи, помилуй; Слава в Вышних Богу и т.д.) следовавшей затем высокой мессы все прихожане ревели по-ослиному «И-а» («hac modulatione hinham concludebantur»). В старинной рукописи, относящейся скорее всего к одиннадцатому столетию, сказано: «В конце мессы вместо слов: «Ite missa est», священник должен три раза прореветь (ter hinhamabit) и вместо слов: «Deo gratias» прихожане должны трижды ответить: «И-а» (hinham).
Дю Канж приводит гимн, исполнявшийся на этом празднестве:
Orientis partibus
Adventavit Asinus
Pulcher et fortissimus
Sarcinis aptissimus
За каждой строфой следовал французский рефрен:
Hez, Sire Asnes, car chantez
Belle bouche rechignez
Vous aurez du foin assez
Et de l'avoine à plantez.
Гимн состоял из пяти строф, последней из которых была:
Amen, dicas, Asine (hie genuflectebatur)
Jam satur de gramme.
Amen, amen, itéra
Aspernare vetera5.
По словам Дю Канжа, чем более странным казался этот ритуал, тем с большим энтузиазмом он исполнялся. В других местностях осел украшался золотым балдахином, концы которого несли «выдающиеся каноники»; остальные присутствующие должны были «надеть подобающие случаю праздничные одеяния, как на Рождество». Так как существовала определенная тенденция возводить осла в символическое родство с Христом и поскольку с древних времен бога евреев в простонародье представляли как осла - предрассудок, распространившийся и на самого Христа6, как свидетельствует пародийное распятие, нацарапанное на стене Императорской кадетской школы на Палатине,- вполне реальной была опасность териоморфизма. Даже епископы ничего не могли поделать с этим обычаем, пока в конце концов он не был подавлен по «auctoritas supremi Senatus»*. Оттенок богохульства становится совершенно явным в «Ослином Празднике» Ницше - намеренно богохульственной пародии на мессу.
*По воле высшего совета (лат.).7.
Эти средневековые обычаи блестяще демонстрируют роль трикстера; после изгнания их за пределы территории церкви они появились вновь, но теперь уже в светском облике - в итальянских театральных представлениях как комические типы, которые часто бывали украшены фаллическими эмблемами и в подлинно раблезианском стиле развлекали непристойностями отнюдь не ханжескую публику. Этих классических персонажей сохранили для потомства гравюры Калло - Пульчинелла, Си-corognas, Chico Sgarras и им подобные8. В плутовских историях, на карнавалах и пирушках, в магических ритуалах исцеления, в религиозных страхах и восторгах человека призрак трикстера является в мифологиях всех времен, причем иногда в не оставляющей никакого сомнения форме, а иногда в странно измененном обличье9. Совершенно ясно, что он является «психологемой», чрезвычайно древней архетипической психологической структурой. В своих наиболее отчетливых проявлениях он предстает как верное отражение абсолютно недифференцированного человеческого сознания, соответствующего душе, которая едва поднялась над уровнем животного. То, что образ трикстера возникает именно таким путем, вряд ли может быть оспорено, если рассматривать его под каузальным и историческим углом зрения. В психологии, как и в биологии, мы не можем себе позволить упускать из виду или недооценивать вопрос о происхождении, хотя ответ обычно не говорит нам ничего о функциональном значении. По этой причине биология также никогда не должна забывать о проблеме цели, потому что, только разрешив ее, мы сможем добраться до смысла явления. Даже в патологии, где мы имеем дело с повреждениями, которые сами по себе ничего не значат, исключительно каузальный подход оказывается неадекватным, так как существует ряд патологических явлений, открывающих свой смысл только тогда, когда мы попытаемся понять их цель. Там же, где мы имеем дело с нормальными жизненными явлениями, приоритет вопроса о цели становится неоспоримым.
Следовательно, если первобытное или варварское сознание формирует образ самого себя на гораздо более раннем уровне развития и продолжает делать это на протяжении сотен или даже тысяч лет, несмотря на разложение его архаических качеств под влиянием дифференцированных, высоко развитых продуктов умственной деятельности, то каузальное объяснение таково: чем более древними являются архаические качества, тем более консервативно и косно их поведение. Человек не может просто так стряхнуть живущий в памяти образ вещей и тащит его, как бессмысленный придаток.
Это объяснение, довольно поверхностное для того, чтобы удовлетворить рационалистические требования нашего века конечно же, не встретило бы одобрения со стороны индейцев племени Winnebagos, у которых имеется цикл трикстера. Для них миф ни в коем случае не является пережитком,- слишком живой интерес он вызывает,- но выступает как объект целостного удовлетворения. Для них он все еще «действует», если только они уже не отведали отравленный напиток цивилизации. У них нет ни малейшей причины теоретизировать по поводу смысла и цели мифов, так же, как рождественская елка не кажется проблемой простодушному европейцу. Однако вдумчивому наблюдателю и трикстер, и рождественская елка предоставляют достаточно поводов для размышления. Разумеется, то, что наблюдатель думает об этих вещах, во многом зависит от склада его ума. Если принять во внимание грубую примитивность цикла о трикстере, то не покажется удивительным, что кто-то может увидеть в этом мифе просто отражение более раннего, рудиментарного состояния сознания, чем, по всей вероятности, он и является10.
Единственный вопрос, на который следовало бы ответить, заключается в том, существуют ли вообще в эмпирической психологии такие персонифицированные отражения. Существуют, причем эти случаи ращепления и раздвоения личности как таковые создают ядро самых ранних психопатологических исследований. Особенность этих диссоциаций заключается в том, что отщепившаяся личность не беспорядочна, но состоит в дополнительных или компенсаторных отношениях с Я-личностью. Это - персонификация черт характера, которые иногда хуже, а иногда лучше, нежели те, которыми обладает Я-личность. Коллективная персонификация, каковую представляет собой трикстер, является продуктом совокупности индивидуумов и принимается каждым человеком как нечто знакомое, чего не случилось бы, если бы это было всего лишь индивидуальным проявлением.
Далее, если бы этот миф был всего лишь историческим пережитком, следовало бы спросить: почему он давным-давно не исчез в огромной куче мусора прошлого и почему его влияние по-прежнему чувствуется на высших ступенях цивилизации, даже там, где из-за своей глупости и гротескной непристойности трикстер больше не играет роль «творца наслаждения». Во многих культурах его образ выглядит как старое русло реки, где все еще течет вода. Лучше всего это обнаруживает тот факт, что основная тема трикстера возникает не только в мифической форме, но проявляется так же наивно и достоверно у ничего не подозревающего современного человека, - всегда когда он чувствует себя во власти досадных «случайностей», которые с явной злонамеренностью препятствуют его воле и его действиям. Тогда он говорит о «порче» и «сглазе» или о «законе подлости». Здесь трикстер представлен противотенденциями бессознательного, а в некоторых случаях - своего рода второй личностью более низкого и неразвитого характера, наподобие тех личностей, которые вещают на спиритических сеансах и вызывают все те феномены непередаваемо ребяческих шалостей, столь типичные для полтергейста. Думаю, что я нашел подходящее определение для этого компонента образа, назвав его тенью11 . На цивилизованном уровне об этом говорят, как о личной «оплошности», «промахе», «ложном шаге» и т.д., которые потом берутся на заметку как недостатки сознательной личности. Мы больше не осознаем того факта, что в карнавальных обычаях и им подобных присутствуют пережитки коллективного образа тени, доказывающие, что личностная тень частью происходит от нуминозного коллективного образа. Под воздействием цивилизации этот коллективный образ постепенно разрушается, оставляя трудно распознаваемые следы в фольклоре. Но его главная часть внедряется в личность и становится предметом личной ответственности.
Радиновский цикл трикстера сохраняет тень в ее нетронутой мифологической форме и, таким образом, указывает на гораздо более раннее состояние сознания, которое предшествовало рождению мифа, когда индеец все еще блуждал во тьме мышления, подобной этой тени. Лишь тогда, когда его сознание достигло более высокого уровня, он смог отделить от себя более раннее состояние и объективировать его, т.е. что-то о нем сказать. Пока же его сознание само было подобно трикстеру, такого противостояния, конечно, быть не могло. Оно стало возможным только тогда, когда достижение нового и более высокого уровня сознания позволило ему оглянуться и увидеть низшее и более грубое состояние. Оставалось только ожидать, что большая часть насмешек и презрения смешается с этой ретроспекцией, набрасывая, таким образом, еще более плотный покров на человеческие воспоминания о прошлом, которые в любом случае были малопоучительными. Это явление должно было повторяться бесчисленное количество раз в истории умственного развития человека. Высокомерное презрение, с каким наш современный век смотрит на вкус и ум прошлых столетий, является тому классическим примером; несомненный намек на то же явление есть и в Новом Завете, где в Деяниях (17: 30) сказано, что Бог взглянул сверху вниз (ύπεριδών, despiciens) на χρόνοι της αγνοίας во времена невежества (или бессознательности).
