Эта пропорция объема эгоцентрической речи по отношению к объему спонтанной речи выразилась:
L.eg / L.sp. = 0,47 для Льва;
L.eg / L.sp. = 0,43 для Пи;
(Эгоцентрическая речь по отношению ко всей речи, включая сюда и ответы, равна 39% у Льва и 37% у Пи.) Близость результатов у Пи и Льва уже сама по себе является счастливым признаком, особенно если допустить, что обнаруженная разница вполне объясняется разницей темперамента (Лев, конечно, более эгоцентричен, чем Пи). Но значительность полученных результатов устанавливается еще одним путем.
Если разбить на группы по 100 фраз 1400 высказываний Льва в течение того месяца, когда изучалась его речь, и если для каждой из этих групп найти отношение
L.eg / L.sp.,
то получатся цифры, варьирующие лишь между 0,40 и 0,57, что составляет незначительное отклонение. Мало того, средняя вариация, или средняя отклонений между каждой данной величиной и средней арифметической этих данных, составляет только 0,04, что имеет ничтожное значение.
Если подвергнуть такому же разбору 1500 высказываний Пи, то получатся числа, варьирующие между 0,31 и 0,59 при средней вариации — 0,06. Эта большая изменчивость, впрочем, соответствует тому, что мы знаем о характере Пи, который на первый взгляд кажется более положительным и приспособляющимся, чем Лев, более склонным к совместной работе (в особенности с неразлучным другом Эз). Но у Пи время от времени появляются фантазии, он уединяется на несколько часов и без конца произносит монологи.
Кроме того, в следующей главе мы увидим, что эти два коэффициента — 0,47 и 0,43 — в среднем вполне соответствуют детям 4—7 лет; такие же вычисления, сделанные в отношении приблизительно 1500 высказываний, произнесенных в общей зале, дали результат 0,45 (средняя разница — 0,05).
Это постоянство пропорции эгоцентрической речи тем более любопытно, что в отношении других коэффициентов, которые мы пытались установить, ничего подобного не обнаружено. Мы определили численное значение категорий информация и вопрос (социализированная констатирующая речь) по отношению к категориям критики, приказаний и просьб (социализированная неконстатирующая речь). Но это число колеблется между 0,72 и 2,33 для Льва, со средним колебанием 0,71 (вместо 0,04 и 0,06 коэффициента эгоцентризма!) и между 0,43 и 2,33 для Пи, со средним колебанием 0,42. Точно так же отношения между эгоцентрической речью и констатирующей социализированной речью не дают никакого постоянного коэффициента.
Итак, из этих цифр запомним только то, что наши два испытуемые 6 с половиной лет обладают эгоцентрической речью, достигающей почти 50% всей их спонтанной речи. Вот, впрочем, в виде резюме таблица функций всей речи Пи и Льва:
Необходимо еще раз отметить, что в этих цифровых данных количество высказываний, обращенных детьми ко взрослым, незначительно. Опуская их, увеличиваем коэффициент эгоцентризма приблизительно до 0,02, что остается в границах дозволенного отклонения. В будущем надо, тем не менее, совершенно исключать из расчетов эти предложения с тем, чтобы классифицировать их отдельно. Это правило, впрочем, будет выполнено нами в следующей главе, где коэффициент эгоцентризма будет исчислен исключительно на основании высказываний ребенка, адресованных другому ребенку.
Какой вывод можно сделать из этого факта? Представляется возможным допустить, что до данного возраста дети думают и действуют более эгоцентрично, чем взрослый, и меньше сообщают друг другу свои интеллектуальные искания, чем мы. Конечно, когда дети бывают вместе, то кажется, что они больше, чем взрослые, говорят о том, что делают; но большей частью они говорят только для самих себя. Мы, наоборот, меньше говорим о наших действиях, но наша речь почти всегда социализирована.
Такие утверждения могут показаться парадоксальными. При наблюдении детей 4—7 лет, работающих вместе в «Доме малюток», правда, иногда поражаешься периодам молчания, которые, повторяем, нисколько не вынуждаются и не вызываются взрослыми. Можно было бы ожидать не образования рабочих групп (потому что пробуждение общественной жизни детей наступает позднее), а шума детей, говорящих одновременно. Этого в данном случае нет. Но все же очевидно, что ребенок с 4 до 7 лет, поставленный в условия свободной работы, благодаря учебным играм «Дома малюток» нарушает молчание несравненно чаще, чем взрослые во время работы; сначала даже кажется, что он беспрерывно сообщает свои мысли другим.
Как согласовать этот факт с утверждением, что детская мысль более эгоцентрична, чем наша?
Не надо смешивать интимности мысли с эгоцентризмом. И вправду, размышление ребенка не может оставаться интимным: кроме мышления образами и аутистическими символами, которое невозможно передать непосредственно, ребенок не способен сохранять для себя (до возраста, пока еще не установленного, но колеблющегося около 7 лет) мысли, приходящие ему на ум. Он говорит все. У него нет никакого словесного воздержания. Следует ли вследствие этого сказать, что он социализирует свою мысль более, чем мы? В том-то и заключается вопрос: надо установить, для кого он говорит на самом деле. Быть может, для других. Но мы, напротив, думаем, на основании предыдущих исследований, что прежде всего — для себя и что слово, прежде чем выполнить функции социализации мысли, играет роль спутника и усилителя индивидуальной деятельности. Попытаемся уточнить эту разницу между мыслью взрослого — социализированной, но способной к интимности — и мыслью ребенка — эгоцентрической и не способной к интимности.
Взрослый даже в своей личной и интимной работе, даже занятый исследованием, не понятным для большинства ему подобных, думает социализировано, имеет постоянно в уме образ своих сотрудников или оппонентов, реальных или предполагаемых, во всяком случае, образ товарищей по занятию, которым рано или поздно он объявит результаты своего исследования. Этот образ его преследует в процессе работы и вызывает как бы постоянную умственную дискуссию. Само исследование вследствие этого социализировано почти на каждом своем этапе. Изобретение ускользает от этого влияния, но потребность в контроле и доказательстве порождает внутреннюю речь, непрерывно обращенную к противоречащим лицам, которые мысленно предполагаются и которые представляются умственному воображению облеченными плотью. В итоге, когда взрослый находится в обществе себе подобных, то, что он им объявляет, уже социализировано, обработано и, следовательно, в общем, приспособлено к собеседнику, а значит — понятно. И впрямь, чем глубже уходит взрослый в индивидуальный поиск, тем более он способен стать на точку зрения других и заставить их понять себя.
Наоборот, ребенок, поставленный в условия, о которых мы говорили, как нам кажется, говорит бесконечно больше, чем взрослый. Почти всё, что он говорит, сопровождается такими фразами, как: «Я рисую шляпу», «Я делаю лучше, чем ты» и т. д. Мышление ребенка кажется более социальным, менее способным к долгому исследованию в одиночку. Но это только видимость. У ребенка просто меньше словесной воздержанности, потому что он не знает интимности «Я». Но, непрерывно беседуя со своими соседями, он нередко становится на их точку зрения. Он говорит с ними большей частью так, как если бы был один, как если бы громко думал для себя. Итак, он говорит для себя языком, которым не старается отмечать оттенки и перспективы и который имеет ту особенность, что все время утверждает, вместо того чтобы доказывать, даже в споре. Чрезвычайно трудно понять высказывания Льва и Пи, внесенные в тетради наблюдателей: без многочисленных пояснений, записанных одновременно со словами этих детей, в них невозможно было бы разобраться. Все выражено намеками, местоимениями и указательными словами «он», «она», «мой» и т. д., которые последовательно выражают все, что угодно, без малейшей заботы о ясности или даже понятности. Бесполезно было бы изучать здесь этот стиль: мы еще будем говорить о нем в главе III по поводу словесных объяснений детей детям. Короче, ребенок почти никогда не спрашивает себя, поняли ли его. Для него это само собой разумеется, поскольку он, когда говорит, не думает о других. Он произносит коллективные монологи. Его речь лишь тогда становится похожей на речь взрослых, когда он непосредственно заинтересован в том, чтобы его поняли, когда он дает показания, задает вопросы и т. д. Итак, для упрощения можно сказать, что взрослый думает социализированно, даже когда он один, а ребенок младше 7 лет мыслит и говорит эгоцентрически, даже когда он в обществе.
Каковы причины этих явлений? Думаем, они двойственны. Они зависят как от отсутствия прочно установившейся социальной жизни среди детей младше 7—8 лет, так и от того, что настоящий общественный язык ребенка — язык, употребляемый в основной деятельности ребенка — игре, — есть язык жестов, движений и мимики столь же, сколь и слов.
