борьбе с симптомом.
Эта вторичная борьба имеет два лица – с противоположным выражением. С одной стороны, эго в соответствии с природой своей вынуждено предпринимать нечто вроде попытки восстановления и примирения. Эго представляет собой организацию, основанную на свободе обращения и возможности взаимного влияния между всеми частями его. Его энергия выдает свое десексуализированное происхождение в стремлении к связи и однородности, и этот импульс к синтезу все увеличивается по мере развития эго. Таким образом, понятно, что эго старается устранить характер чуждости и изолированности симптома; пользуясь всякими возможностями, чтобы каким-нибудь образом связать его с собой и всякого рода связями воплотить его в своей организации. Нам известно, что такое стремление оказывает влияние уже на самый акт образования симптома. Классический пример тому представляют те истерические симптомы, в которых мы видим компромисс между потребностью в удовлетворении и в наказании. Выполняя это требование суперэго, эти симптомы с самого начала составляют часть эго, между тем как, с другой стороны, они имеют значение отвоеванных обратно позиций вытесненного и прорыв последнего в организацию эго. Они являются, так сказать, пограничными станциями, занятыми смешанными отрядами. Все ли первичные истерические симптомы так организованы – это заслуживает тщательного исследования. В дальнейшем эго ведет себя так, как будто бы оно руководствовалось соображением: ну что же, симптом имеется и не может быть устранен; приходится примириться с таким положением вещей и извлечь из него максимально возможную пользу. Тут имеет место приспособление к чуждой эго части внутреннего мира, представленной симптомом, – такое же приспособление, какое эго обычно в нормальных условиях выполняет в отношении реального внешнего мира. В поводах к этому недостатков нет. Существование симптома ведет к известному ограничению деятельности, при помощи которого удается умиротворить требование суперэго или отклонить притязания внешнего мира. Таким образом, на симптом постепенно возлагается защита важных интересов, он приобретает ценность для самоутверждения, все теснее срастается с эго, становится ему все необходимей. Только в редких случаях процесс залечивания «постороннего тела» может воспроизвести нечто подобное. Это значение вторичного приспособления к симптому можно еще преувеличить, утверждая, что эго вообще создало себе симптом только для того, чтобы воспользоваться его преимуществами. Это так же верно, или не верно, как мнение, что раненный на войне нарочно сделал так, чтобы ему оторвало снарядом ногу, чтобы потом, не трудясь, жить на свою инвалидную пенсию.
Другие симптомы при неврозе навязчивости и при паранойе приобретают большую ценность для эго не потому, что приносят ему преимущества, а потому, что доставляют нарциссическое удовлетворение, которого эго лишено. Системы невротиков, страдающих навязчивостью, льстят их самолюбию, создавая им представление о себе, как об особенно чистых и совестливых людях, лучших, чем все другие. Система бреда при паранойе открывает проницательности и фантазии этих больных поле деятельности, ничем для них не заменимое. Из всех этих отношений возникает то, что нам известно под названием «вторичная» выгода от болезни при неврозах. Эта выгода помогает стремлению эго воплотить в себя симптом и закрепляет фиксацию последнего. Когда мы делаем попытку путем анализа оказать помощь эго в его борьбе против симптома, то условия, примиряющие эго с симптомом, находим в сопротивлении. Нам не так-то легко их разрушить. Эти два приема, которые эго применяет к симптому, находятся действительно в противоречии друг с другом.
Второй прием имеет менее лояльный характер, действуя в направлении вытеснения. Но кажется, что нам не следует упрекать эго в непоследовательности. Эго миролюбиво и согласно воплотить в себе симптом, приобщить его к своему ансамблю. Нарушение исходит от симптома, который в качестве настоящего заместителя и отпрыска вытесненного влечения продолжает играть роль последнего, беспрерывно возобновляя притязание на удовлетворение и заставляя таким образом эго снова дать сигнал неудовольствия и перейти к самозащите.
Вторичная борьба против симптома очень разнообразна, она разыгрывается на различных сценах и пользуется всевозможными средствами. Мы не много сможем о ней сказать, если не начнем исследовать отдельные случаи образования симптомов. При этом у нас найдется повод к тому, чтобы остановиться на проблеме тревоги – проблеме, которую мы уже давно чувствуем за нашими рассуждениями. Лучше всего исходить из симптомов, образующихся при истерическом неврозе: на предпосылках симптомообразования при неврозе навязчивости, паранойе и других неврозах не будем останавливаться из-за нашей недостаточной подготовленности.
IV
Первый случай, который мы рассмотрим, представляет собой детскую истерическую фобию животного, например, безусловно типичный в главных своих чертах случай фобии лошади «маленького Ганса». Уже при первом взгляде мы убеждаемся, что обстоятельства реального случая невротического заболевания гораздо более сложны, чем мы можем себе представить, имея дело только с абстракциями. Нужно совершить некоторую работу, чтобы разобраться в том, что является вытесненным душевным движением, что заменяющим его симптомом, что – мотивом вытеснения.
Маленький Ганс отказывается пойти на улицу, потому что у него страх перед лошадью. Таков сырой факт. Что же тут симптом: развитие ли тревоги, выбор ли объекта тревоги, отказ ли от свободы передвижения, или несколько из этих моментов одновременно? В чем состоит удовлетворение, в котором он себе отказывает? Почему он должен себе в нем отказать?
Легко ответить, что в этом случае вовсе не так много загадочного. Непонятная тревога перед лошадью – это симптом, невозможность пойти на улицу – явление торможения, ограничение, которое эго налагает на себя, чтобы предупредить появление симптома тревоги. Верность объяснения последнего пункта совершенно очевидна, и в дальнейшем рассмотрении этого случая можно оставить это торможение без внимания. Но первое беглое знакомство со случаем не показывает нам даже настоящего выражения предполагаемого симптома. При более точном исследовании мы узнаем, что речь идет вовсе не о неопределенной тревоге перед лошадью, а о вполне определенном боязливом опасении: лошадь его укусит. Правда, это содержание старается укрыться от сознания и заменяется неопределенной фобией, в которой сохраняется еще только тревога перед объектом. Это ли содержание является ядром симптомов?
Мы не продвинемся вперед, пока не примем во внимание всю психическую ситуацию ребенка, которая нам открывается во время аналитической работы. У него имеется ревнивая и враждебная эдипова установка к отцу, которого он, однако, искренне любит, поскольку мать не является причиной этой двойственности. Другими словами, амбивалентный конфликт, вполне обоснованная любовь и не менее справедливый гнев – оба по отношению к одному и тому же лицу. Его фобия должна быть попыткой разрешить этот конфликт. Подобные амбивалентные конфликты очень часты, и нам известен другой типичный для них исход. Последний состоит в том, что одно из борющихся между собой душевных движений, обыкновенно нежное, невероятно усиливается, а противоположное исчезает. Только чрезмерность и навязчивый характер нежности
