Мы обнаружили у Ады умеренно высокий уровень тревожности. Степень ее отвержения изменялась: она испытывала умеренно сильное отвержение со стороны тети и ожидала высокого отвержения со стороны брата. Ада обычно подчинялась материнским требованиям, поэтому трудно оценить, насколько мать отвергала ее, однако есть основания полагать, что Ада очень боялась быть отвергнутой матерью. Следовательно, мы можем предположить, что в их отношениях отвержение потенциально присутствовало.
Но главный момент для понимания динамики тревожности у Ады — та отверженность, которую она ощущала перед лицом своих «высоких стандартов». Эти стандарты не были присущими ей, самостоятельно выбранными ценностями, а представляли собой интроекцию формальных ожиданий матери и других членов семьи. Поэтому важной формой ее теперешнего отвержения было отвержение самой себя, при котором «Я» принимало на себя власть родителей. Когда Ада чувствовала, что не соответствует этим интроецированным ожиданиям, у нее происходило фундаментальное нарушение психологической ориентации (очень наглядно показанное в тесте Роршаха), за которым следовали субъективный конфликт и сильная тревога.
Тот факт, что мать приняла будущего ребенка, не является аргументом против ее потенциального и скрытого отвержения Ады. В негритянском сообществе рождение внебрачного ребенка не было таким серьезным или позорным событием, как для белых женщин. В случае Ады отвержение как таковое — например, нежелание тети пускать ее в свою квартиру, страх быть отвергнутой братом и отвержение себя самой — возникло не в результате ожидания внебрачного ребенка, а в результате обстоятельств, которые привели к беременности. Что именно в этих обстоятельствах подверглось осуждению, определить трудно, поскольку нарушенные «стандарты» были просто формой без конкретного содержания. Мне кажется, что источником отвержения Ады и психологической дезориентации, скрытой за ее тревогой, является подчинение девушки таким требованиям, которые не совпадали с представлениями матери и заменяющих ее лиц (вспомним ожидания ее молодого человека и ее собственные сексуальные импульсы). Это утверждение подкрепляется тем, что Ада не выражала никакого чувства вины по поводу сексуальных отношений и беременности. По-видимому, ее тревога напрямую проистекала из психологической дезориентации, которая, в свою очередь, началась после того, как она пренебрегла ожиданиями матери.
В рассмотренных ранее случаях мы выяснили, что конфликт, скрытый за невротической тревогой, может быть представлен как разрыв между реальностью и ожиданиями человека, которые прежде всего касаются отношений с родителями. В случае Ады за тревогой также лежал явный конфликт, но он принимал несколько иную форму: это был разрыв между реальной ситуацией и ее интроецированными ожиданиями по отношению к себе самой[462]. Тревога Ады была вызвана не чувством вины за сексуальные отношения или беременность, а, скорее, психологической дезориентацией, с которой она столкнулась, последовав авторитету и ожиданиям, отличающимся от стандартов ее матери.
Можно предположить, что Ада не испытывала бы тревогу, если бы последовала ожиданиям матери, хотя бы в их интроецированной форме. Но случай Ады достаточно ясно демонстрирует нам неэффективность такой защиты от тревоги. Чтобы таким образом освободиться от тревоги, ей пришлось бы забыть про собственные желания и никогда не считаться ни с кем, кроме матери. Но поскольку подчинение было для нее обычным способом строить взаимоотношения с людьми, ее психологические паттерны подвергались бы постоянной опасности. Этот случай иллюстрирует дилемму человека, чья свобода от тревоги основывается на подчинении авторитету, который не считается с его автономностью.
Сравнение Сары и Ады проливает свет на описанную динамику невротической тревоги. Для обеих чернокожих женщин факт внебрачной беременности не представлял собой такую тревожащую ситуацию, как для белых женщин. Обе они продемонстрировали склонность уступать: для Сары уступчивость являлась осознанным способом приспособления, особенно к расовым предрассудкам, но почувствовав, что уступки угрожают ее независимости, то защищала свою автономность и самооценку путем сознательной девиантности. У Ады уступчивость была как сознательным, так и бессознательным паттерном, а ее самооценка и самопринятие зависели от того, насколько ей удавалось соответствовать ожиданиям — прежде всего, ожиданиям матери. У Сары чувство отверженности родителями если и присутствовало, то в очень незначительной степени; Ада испытывала сильное чувство отверженности в форме отвержения самой себя перед лицом интроецированных стандартов. У Сары практически не возникало субъективных конфликтов и тревожности. У Ады был сильный субъективный конфликт между интроецированными ожиданиями и реальной ситуацией, который привел к фундаментальной психологической дезориентации и возрастанию тревоги до умеренно высокого уровня.
Ирен: тревога, сверхстарательность и застенчивость
Девятнадцатилетняя Ирен была приемной дочерью довольно пожилых родителей, представителей среднего класса. Семья всегда жила за городом и, поскольку у Ирен не было братьев и сестер, до поступления в школу она была достаточно одинокой девочкой. Она забеременела от своего жениха, с которым поддерживала близкие отношения со времени учебы в школе. Ирен рассказала, что родители никогда открыто не возражали против ее увлечения, но не одобряли этот выбор, потому что родители жениха держали винный магазин. Несколько сексуальных контактов с женихом произошли после окончания школы и как раз перед тем, как они собрались пожениться.
Основными чертами Ирен, которые выявил тест Роршаха, были чрезвычайная добросовестность, застенчивость в общении и тенденция к отстранению, усиленный самоконтроль, склонность цепляться за старые увлечения (что в основном связано с ее одиночеством в прошлом) и в то же время достаточная оригинальность[463]. Длинные паузы, в течение которых она прилежно изучала карточки, как будто молчаливо рассматривала и отклоняла возможные ответы, частично объяснялись трудностями самовыражения, но наряду с этим указывали и на ее компульсивную добросовестность. Эти непреодолимые старания делать все как можно лучше требовали таких усилий, что заметно снижали ее продуктивность.
Она легко принимала свои внутренние импульсы, но в эмоциональные отношения с другими людьми вступала очень осторожно. Робость, отстраненность и осторожность можно было отчасти объяснить культурно обусловленными трудностями самовыражения и отзывчивости — Ирен сама списывала эти черты на то, что была «простой деревенской девушкой». Но на более глубоком уровне осторожность служила защитой от вызывающих тревогу эмоциональных связей с людьми, и тревога проявлялась в основном в ее добросовестности. Со стороны это выглядело так, будто Ирен могла строить отношения с людьми, только стараясь быть безукоризненной и соответствовать каким-то высоким стандартам. Однако, когда при тестировании ей удавалось прорваться сквозь свою робость и осторожность и отреагировать на внешние стимулы, ее тревожность и сверхстарательность снижались. Это означает, что ее сверхстарательность служила защитой от ситуаций, вызывающих тревогу. Оценка тревожности Ирен по тесту Роршаха была следующей: глубина 4, широта 2, защита 2. Соответственно, ее отнесли к умеренно высокой категории по сравнению с остальными молодыми женщинами.
Уровень ее тревоги, отмеченный в опросных листах по детскому возрасту и настоящему времени, попадает в низкую категорию, но это произошло благодаря той же блокировке самовыражения, которая проявилась и при тестировании. В первом листе преобладала тревога по поводу успеха и неудачи в работе, а опасения фобического характера занимали второе место. В последнем листе главной областью тревоги опять-таки были успех и неудача в работе, а на втором месте стояло мнение о ней семьи.
Очевидно, что компульсивная добросовестность Ирен сопутствовала ей на протяжении всей жизни. Она рассказала, что закончила среднюю школу ценой неимоверных усилий и после этого перенесла непродолжительный «нервный срыв». Вот еще один пример: Ирен всегда очень старалась не выбирать себе друзей из «более низкого социального класса», чем тот, к которому принадлежала сама. В беседах она также старалась угодить, но, как мне показалось, не столько с целью заслужить мое одобрение, сколько для того, чтобы соответствовать собственным стандартам поведения.
Родители Ирен были очень консервативны: они не одобряли танцы, курение и посещение кино. Тем не менее, в этом отношении они явно предоставили ей свободу. Ирен посещала более либеральную церковь, ходила на танцы и в кино, не вступая в открытые конфликты с родителями, но испытывая внутреннее сопротивление. Она описала свою мать как человека, который всегда «слишком много беспокоится». На интервью в «Ореховом доме» мать назвала Ирен «маленькой маминой девочкой», и обе они признали, что мать всегда стремилась опекать и баловать свою дочь. Беременность Ирен расстроила и удивила родителей, но они приняли этот факт и поддержали Ирен в ее намерениях. Однако они по-прежнему вели себя как родители, которые заботятся о маленьком ребенке.
