Итак, и в нравственном, и в религиозном чувстве (в последнем постольку, поскольку оно зависит от нашей воли) волевое усилие играет первостепенную роль. «Хочешь ли ты, чтобы это было так или иначе?» — вот вопрос, который мы ежечасно предлагаем себе и в теории, и на практике, и в важнейших случаях жизни, и по поводу самых ничтожных житейских мелочей. Отвечаем на этот вопрос мы не словами, а поступками, совершая или не совершая известные действия. Вот почему усилие воли составляет сокровенную сущность нашей духовной природы, мерило, при помощи которого мы оцениваем достоинство человека; вот почему проявление этого усилия есть та единственная присущая нашему духу особенность, которая не зависит от окружающего мира.
Эпилог
Психология и философия
Значение слова «метафизика». В последней главе я заметил, что вопрос о свободе воли должен быть отнесен в область метафизики. Решать его окончательно на чисто психологической почве было бы преждевременно. Пусть психолог открыто станет в этом вопросе на сторону детерминизма ради специально научных психологических целей, и никто не вправе будет упрекнуть его. Если впоследствии окажется, что детерминизм имеет лишь относительное значение, что ему может быть противопоставлено иное воззрение на человеческую волю, то возможно будет найти такую позицию, которая примирит противоречащие взгляды. С этической точки зрения детерминизм должен быть ограничен, и автор, не колеблясь, становится на эту последнюю точку зрения, признавая волю «свободной». Детерминизм в психологии имеет для него лишь условное, методологическое значение. Здесь не место приводить доводы в пользу свободы воли, и я отмечаю только столкновение двух взглядов на тот же вопрос в двух различных науках, обособленных одна от другой ради практических целей научного исследования, для того чтобы показать: принципы, принимаемые на веру отдельными науками, требуют взаимной поверки. Та область знания, где производится эта поверка, и называется метафизикой.
Метафизика — необычайно упорное стремление к ясности и последовательности в мышлении. Отдельные науки руководствуются принципами, крайне неясными и полными противоречий, но несовершенство принципов может быть оставлено ими без внимания для специальных целей. Этим объясняется то презрительное отношение к метафизике, которое так часто можно наблюдать. Для человека, преследующего ограниченную цель, слишком утонченное, не имеющее значения для его цели обсуждение принципов представляется «метафизикой». Вопрос о том, что такое время, какова его сущность, не имеет для геолога никакого значения и выходит за пределы его исследовании. Механику нет надобности знать, как возможны действие и противодействие. Психологу нет времени задаваться вопросом, каким образом он и дух, объект его исследования, познают тот же внешний мир.
Но без сомнения, проблемы, не имеющие никакого значения с одной точки зрения, могут быть очень важными с другой. Для того, кто задается целью уяснить наивозможно глубже значение мира как целого, проблемы метафизики должны стать важнейшим объектом исследования. Психология представляет на усмотрение метафизики целый ряд таких проблем, и я намерен теперь указать вкратце важнейшие из них. Первой из них является выяснение того, как сознание относится к мозгу.
Отношение сознания к мозгу. В психологии, поскольку мы будем разрабатывать ее как естественную науку (а такой точки зрения мы придерживались во всем предшествующем изложении), состояния сознания принимаются за непосредственные данные опыта; причем регулятивная гипотеза, которой мы руководствовались все время, предполагает, что в каждую данную минуту каждому общему состоянию нашего мозга соответствует только одно определенное состояние сознания. Такая гипотеза вполне ясна до тех пор, пока мы, вдаваясь в область метафизики, не зададимся вопросом, что означает слово «соответствует». Если мы хотим этим словом выразить не простое параллельное изменение состояний мозга и состояний сознания, а нечто большее, то понятие, связанное с этим словом, окажется крайне неясным.
Некоторые думают, что его можно сделать более ясным, предположив, что состояния мозга и состояния сознания суть внешняя и внутренняя «стороны» одной и той же «реальности». Другие видят в состояниях сознания реакцию некоторой единой сущности — «души» на множество воздействий на нее со стороны мозга. Третьи полагают, что тайну взаимодействия души и тела можно разгадать, если предположить, что каждая мозговая клеточка одарена особым сознанием и что эмпирически данное состояние нашего сознания есть результат слияния множества отдельных сознаний в одно, так же как, с другой стороны, наш мозг представляет собой совокупность множества нервных клеток.
Первую из этих точек зрения мы можем назвать монистической, вторую — спиритуалистической, третью— атомистической. Каждая из них связана с весьма значительными трудностями; наиболее состоятельной в логическом отношении я считаю спиритуалистическую теорию. Но она не дает никакого объяснения таким психическим явлениям, как раздвоение личности, периодическая смена одной личности другою (см. XII главу).
Эти факты удобно объяснить при помощи атомистической теории, так как гипотеза слияния множества подчиненных сознаний в одно общее и распадения общего сознания на множество мелких подчиненных представляется более приемлемой, чем гипотеза активности единого духа, то распадающегося на множество одновременно действующих независимо друг от друга сознаний, то снова возвращающегося к нераздельному единству. Локализация психических функций в различных частях мозга также благоприятствует атомистической точке зрения. Предположим, передо мной колокольчик; если я вижу его при посредстве затылочных долей мозга и слышу его звон при посредстве височных долей, то весьма естественно можно сказать, что затылочные доли мозга видят колокольчик, височные слышат его звон; а затем зрительное и слуховое впечатления «сливаются» в одно цельное восприятие. Таким образом, факт совместного действия различных частей мозга при восприятии данного объекта различными органами чувств объясняется, по-видимому, настолько просто, что сторонник психического атомизма признает не идущими к делу, «метафизическими» все возражения, приводившиеся нами несколько выше против мысли о возможности «слияния» отдельных «частей» сознания. Он пользуется гипотезой атомизма, находя ее простым и удобным приемом для подведения различных психических явлений под одну общую формулу.
Вопрос о соответствии между состояниями мозга и души не только представляет трудности для окончательного решения, но и в самой постановке его уже есть некоторая неясность: «lʼombre еn се lieu s’amasse et la nuit est la toute» (здесь сгущаются тени и наступает полный мрак).
Прежде чем задавать вопрос, в чем заключается перемена психических и соответствующих им физиологических процессов, надо найти носителей этих перемен. <…> Мы должны отыскать такое элементарное психическое состояние, которому бы прямо соответствовало известное состояние мозга и, наоборот, определить, какому элементарному физиологическому процессу соответствует элементарное душевное явление. Определив таким путем элементарный и психический факты, мы могли бы установить непосредственно между ними известное отношение в виде элементарного психофизического закона.
Метэмпирическая гипотеза существования психических атомов была найдена нами, так как мы все время принимали душевное состояние человека во всей его цельности и сложности за элементарный психический факт, а весь мозг — за элементарный физический факт. Но «весь мозг» вовсе не есть физический факт! Это — просто название, которое мы даем воздействию на наши чувства биллионов молекул, сгруппированных известным образом. С механической точки зрения отдельные молекулы или, самое большое, образованные из них «клеточки» представляют единственный реальный субстрат того объекта, который в просторечии называется мозгом. Эту фикцию мы не можем противополагать душевным состояниям как нечто объективно реальное. Объективно реальны только физические молекулы; они-то и представляют элементарное явление. Отсюда ясно, что элементарный психофизический закон мы могли бы получить, лишь став на точку зрения психического атомизма, ибо, приняв молекулу за элемент «мозга», мы по необходимости должны противопоставить ей как простейшее душевное состояние не сознание во всей его цельности, а только элемент сознания. Таким образом, оказывается, что реальное в области психической соответствует нереальному в области физической и наоборот, и вопрос об отношении душевных явлений к телесным становится еще более запутанным.
Отношение состояний сознания к объектам. Запутанность вопроса о взаимодействии души и тела нисколько не прояснится для нас, если мы примем в соображение тот факт, что состояние сознания возможно познавать. С точки зрения здравого смысла (а натуралисты по большей части придерживаются ее), познание всегда сводится к отношению между двумя обособленными сущностями: познающим субъектом и познаваемым объектом. Внешний мир есть нечто хронологически предшествующее состояниям сознания; последние постепенно знакомятся с внешним миром, причем их познание становится все более сложным. Но такое дуалистическое противоположение духа и материи не выдерживает идеалистической критики. Предположим, мы испытываем то состояние сознания, которое называется чистым ощущением (поскольку таковое состояние существует), например ощущение голубого цвета при взгляде на безоблачное небо в ясный день. Составляет ли этот голубой цвет наше ощущение или принадлежит «объекту» нашего ощущения? Скажем ли мы, что голубой цвет в данном случае есть некоторое свойство нашего ощущения или есть ощущение некоторого объективного свойства? В просторечии мы выражаемся то так, то иначе; чтобы избегнуть определенности выражения, в последнее время нередко говорят «содержание» представления вместо «объект» представления, ибо слово «содержание» заключает в себе не то нечто, без остатка разлагающееся на чисто субъективные элементы — ощущения, не то нечто, привходящее в состав ощущения извне, со стороны, причем последнее является как бы приемником, вместилищем для внешнего объекта. Но «ощущения» помимо заключенного в них чувственного содержания не означают ровно ничего определенного, и выражения «вместилище», «приемник» внешнего объекта в применении к ним не имеют никакого смысла. Непосредственно испытываемое нами ощущение голубого цвета всего лучше обозначать неопределенными терминами «явление», «феномен». Ведь это ощущение не сознается нами непосредственно как отношение между двумя реальностями, психической и физической. Только сознавая, что мы думаем непрерывно о том же голубом цвете, мы устанавливаем известное отношение между ним и другими объектами, причем он как бы раздваивается в наших глазах, являясь в связи с одними элементами ассоциаций некоторым физическим свойством, в связи с другими — некоторым душевным состоянием.
