Так называемые «примитивные», или «архаические», народы не исчезают, не превращаются в ничто. Напротив, они более или менее быстро ассимилируются окружающей их цивилизацией; последняя, в свою очередь, приобретает универсальный характер.
Поэтому интерес к первобытным народам не только не снижается, но, наоборот, с каждым днем возрастает. Возьмем такой пример: великая цивилизация, которой справедливо гордится Запад, укоренившаяся во всей населенной части нашей планеты, проявляется всюду как своего рода «гибрид». В ее русло вливается множество чуждых духовных и материальных элементов, с которыми ей приходится считаться. Именно в силу этого проблемы антропологии перестали быть предметом интереса лишь узкого круга специалистов, достоянием ученых и исследователей; ими прямо и непосредственно интересуется каждый из нас.
В чем же в таком случае заключается тот парадокс, о котором я говорил в самом начале? В действительности их два, если исходить из того, что наша наука в основном занимается изучением «примитивных» народов.
Теперь, когда общественность поняла настоящее значение этой науки, правомерен вопрос, не достигла ли антропология той ступени, когда ей уже нечего более изучать? Именно сами изменения, которые вызывают все возрастающий теоретический интерес к «примитивным» народам, практически ведут к их исчезновению. Правда, явление это не новое. Когда в 1908 г. автор "Золотой ветви" Дж. Фрэзер основал кафедру антропологии при Ливер- пульском университете, он весьма настойчиво призывал ученых и правительства обратить внимание на эту проблему. Однако то, что происходило полвека назад, едва ли можно сравнить с фантастически быстрым исчезновением «примитивных» народов, свидетелями которого мы являемся сейчас.
Приведем лишь несколько примеров. К началу заселения Австралии белыми там насчитывалось 250 тысяч коренных жителей; в настоящее время их осталось не более 40 тысяч. Согласно официальным данным. они живут либо в резервациях, либо вблизи рудников; в последнем случае они давно уже отказались от традиционных методов собирания пищи и вынуждены запасать отбросы, роясь тайком в помойных ямах на задворках рудничных поселков. Но и тех коренных жителей, которые отступили далеко в бесплодную пустыню, не оставляют в покое: их изгоняют и оттуда, так как эти районы понадобились для сооружения атомных баз или ракетных площадок.
Или возьмем Новую Гвинею, защищенную исключительно неблагоприятной естественной средой. Эта страна, коренное население которой насчитывает несколько миллионов человек, все еще кажется последним пристанищем подлинно первобытного народа. Но и здесь цивилизация вторгается настолько быстро, что 600 тысяч жителей Центрального горного района, о которых каких-нибудь двадцать лет назад никто из нас и понятия не имел, служат теперь источником рабочей силы для строительства дорог, а в джунглях нередко можно увидеть дорожные знаки и верстовые столбы, сброшенные на парашютах! Не кажется теперь необыкновенным и то, что рабочие бригады вербуются во внутренних районах острова и перевозятся по воздуху на рудники и плантации побережья.
Но вместе с цивилизацией в эти районы пришли неизвестные там ранее болезни, против которых местное население еще не выработало иммунитета. Сейчас там свирепствуют и уносят немало жизней туберкулез, малярия, трахома, проказа, дизентерия, гонорея, сифилис и таинственная болезнь, именуемая «куру». Последняя — следствие контакта «примитивного» человека с цивилизацией. «Куру» — это генетическое вырождение, которое всегда кончается смертью и против которого медицина бессильна.
В Бразилии за период с 1900 по 1950 г. вымерло сто племен. Племя каинганг в штате Сан-Паулу в 1912 г. насчитывало около 1200 человек, а к 1916 г. в нем оставалось 200 человек. В настоящее время число членов этого племени достигло 80 человек.
В племени мундуруку в 1925 г. было 20 тысяч человек, а в 1950 г. осталось 1200. От племени намбиквара, в котором в 1900 г. насчитывалось 10 тысяч человек, в 1940 г. сохранилось всего лишь около тысячи. В племени кайяпо на реке Арагуая в 1902 г. было 2500 человек, а к 1950 г. осталось 10; такая же картина и в племени тимбира — 1000 человек в 1900 г. и 40 — в 1950-м.
Чем же можно объяснить такое быстрое вымирание? Прежде всего ввозом из западных стран болезней, против которых организм местного населения не мог бороться. Трагическая судьба племени урубу — одного из индейских племен Северо-Восточной Бразилии — весьма типична в этом отношении. В 1950 г., всего через несколько лет после того, как они были открыты, урубу заразились корью. За несколько дней из 750 человек умерло 160. Один из очевидцев оставил следующее описание этой эпидемии: "Первую деревню мы нашли покинутой. Все жители ушли из нее, так как были убеждены, что таким образом они избавятся от болезни, которая, по их представлениям, была духом, нападающим на селения.
Жителей этой деревни мы нашли в лесу. Почти все они стали жертвами болезни. Истощенные, дрожащие в лихорадке, лежали они под проливным дождем. Кишечные и легочные осложнения настолько ослабили их, что они не в силах были добывать себе пищу. У них не было даже воды, и они умирали не только от болезни, но и от голода и жажды. Дети ползали по земле, пытаясь сохранить огонь под дождем в надежде согреться; мужчины, сгорая от жара, не могли шелохнуться; потерявшие сознание женщины отталкивали тянувшихся к груди беспомощных младенцев".
В 1954 г. на реке Гуапоре, разделяющей Бразилию и Боливию, было основано поселение для индейцев, в котором собралось 400 человек из четырех различных племен. В течение нескольких месяцев все они погибли от кори.
Помимо инфекционных болезней, серьезной проблемой является недостаток витаминов и пищи, а также болезни сосудистой системы, повреждения глаз, разрушение зубов. Этих болезней местные племена не знали в то время, когда вели традиционный образ жизни; все они появились, когда индейцы стали жить в деревнях и перестали употреблять собранную в лесу пищу.
В таких условиях даже испытанные традиционные средства, например присыпка сильных ожогов древесным углем, перестали оказывать целебное действие. Даже эндемические заболевания приобретают столь пагубное воздействие на организм, что, например, глисты у детей начинают выходить через уши и рот.
Причиной вымирания индейцев являются и другие, менее непосредственные факторы, например полное крушение их социальной структуры и образа жизни. Жизнь племени каинганг, о котором мы уже упоминали, подчинялась строгим социальным правилам, известным всем антропологам: жители каждой деревни делились на две группы, и мужчины из одной группы могли жениться только на женщинах из другой. Вместе с падением численности населения разрушались и основы их жизненного уклада. Из-за суровой системы каингангов не каждому мужчине удавалось найти жену, и он был обречен на безбрачие, если воздерживался от брака внутри своей группы (по их представлению, такой брак означает кровосмешение; он допускается лишь при том условии, что будет бездетным). При таком положении целый народ может исчезнуть в течение нескольких лет.
Принимая все это во внимание, стоит ли удивляться, что сейчас все труднее и труднее не только изучать так называемые «примитивные» народы, но даже дать удовлетворительное определение этого термина. За последние годы в ряде стран, где существует проблема «примитивных» народов, были сделаны попытки пересмотреть определения, дающиеся в законодательствах по охране этих народов. Ни язык, ни культура, ни сознание принадлежности к данной группе не могут более служить эффективными критериями. На основании проведенного опроса Международная организация труда в одном из своих отчетов подчеркивает, что понятие примитивной (туземной) культуры постепенно исчезает и заменяется понятиями бедность и нужда.
Однако это еще только одна сторона проблемы. Существуют другие районы мира, население которых — традиционный объект антропологических исследований — насчитывает десятки и сотни миллионов человек и продолжает увеличиваться; такой процесс происходит, например, в Центральной Америке, в Андах, в Юго-Восточной Азии и в Африке.
Но и в этих странах участь антропологов не лучше, хотя в этом случае трудности заключаются не в количественных, а в качественных изменениях. Независимо от своей воли и желания эти народы находятся в процессе преобразований, а их цивилизация приближается к цивилизации Запада, которая никогда еще не была предметом или областью антропологии. Еще важнее то, что среди этих народов растет противодействие антропологическим исследованиям. Известны случаи, когда некоторые музеи антропологии вынуждены были сменить свои названия и стали именоваться "музеями народного искусства и обычаев".
В университетах молодых государств, недавно добившихся независимости, тепло принимают экономистов, психологов и социологов. Однако нельзя сказать, чтобы такой же прием оказывался антропологам.
