Ознакомительная версия.
Экипаж с грохотом пересекал дощатый мост над рекой Веной. Брейер наблюдал за пешеходами, спешившими домой с работы. В большинстве своем это были мужчины, каждый из которых держал черный зонт и был одет почти так же, как и он сам: черное пальто, отороченное мехом, белые перчатки и черный цилиндр. Вдруг он заметил знакомую фигуру. Невысокий мужчина с непокрытой головой и аккуратной бородкой обгонял идущих, словно пытаясь выиграть гонку. Эта энергичная походка — ее ни с чем не спутаешь! Сколько раз в венских лесах он старался не отставать от этих стремительных ног, которые замедляли шаг лишь в поиске Herrenpilze — крупных грибов с треугольной шляпкой, растущих среди корней черных елей.
Попросив Фишмана подъехать к тротуару, Брейер открыл окно и крикнул: «Зиг, куда путь держишь?»
Его молодой друг, в грубом, но качественном синем пальто, закрыл зонт и обернулся к фиакру; затем, узнав Брейера, ухмыльнулся и ответил: «Я иду на Бекерштрассе, 7. Самая очаровательная женщина в мире пригласила меня отужинать с ней».
«Ах! У меня ужасные новости! — рассмеялся в ответ Брейер. — Ее самый очаровательный муж как раз сейчас направляется домой! Залезай, Зиг, поехали со мной. Я закончил все на сегодня и слишком устал, чтобы ехать в Гринстейдл. У нас будет время поболтать до ужина».
Фрейд отряхнул свой зонт, раздавил окурок и запрыгнул в экипаж. Внутри было темно, свеча, горящая в салоне, давала больше тени, чем света. Помолчав секунду, он заглянул другу в лицо: «У тебя усталый вид, Йозеф. Длинный день?»
«Трудный день. Он начался и закончился с визита к Адольфу Фиферу. Знаешь его?»
«Нет, но я читал отрывки некоторых его работ в Neue Freie Presse. Прекрасный писатель».
«Детьми мы играли вместе. Мы вместе ходили в школу. Он был моим пациентом с самого начала моей практики. В общем, около трех месяцев назад я поставил ему диагноз: рак печени. Он разрастается, словно пожар в джунглях, и теперь у него прогрессирующая обструктивная желтуха. Знаешь, что будет потом, Зиг?»
«Ну, если произойдет закупорка желчного протока, его желчь будет впитываться в кровь до тех пор, пока он не умрет от отравления желчью. Однако до этого он впадет в желчную кому, так ведь?»
«Именно так. Это произойдет со дня на день. Но я не могу сказать ему об этом. Я продолжаю улыбаться этой обнадеживающей лживой улыбкой, хотя мне бы лучше попрощаться со своим добрым другом. Я никогда не смогу привыкнуть к тому, что мои пациенты умирают».
«Надеюсь, никто не привыкнет, — вздохнул Фрейд. — Надежда жизненно необходима, а кто, кроме нас, может дарить ее? По мне, это самое сложное в работе врача. Иногда меня одолевают серьезные сомнения: а способен ли я вообще на это? Смерть настолько могущественна. Наши лекарства ничтожны, особенно в неврологии. Хвала господу, я почти завязал с этой практикой. Мне противна их одержимость установлением очага поражения. Слышал бы ты, как Вестфол и Мейер сцепились на обходе по поводу того, где же именно в мозгу обосновалась раковая опухоль, — и это прямо на глазах у пациента! Но, — на секунду замолчал он. — Кто бы говорил… Только шесть месяцев назад, когда я работал в невропатологической лаборатории, я был счастлив, как дитя, получив мозг младенца и определив точное местонахождение патологии — это был мой триумф! Может, я становлюсь слишком циничным, но я все сильнее убеждаюсь в том, что наши диспуты о локализации очагов поражения заглушают истинную правду: что наши пациенты умирают, а мы, доктора, раз за разом расписываемся в своем бессилии».
«И еще, Зиг, очень жаль, что студенты таких терапевтов, как Вестфол, никогда не научатся облегчать страдания умирающим».
Мужчины какое-то время ехали в тишине, их фиакр раскачивался на сильном ветру. Дождь снова усилился, и капли его стучали по крыше экипажа. Брейер хотел дать своему юному другу какой-нибудь совет, но не спешил с этим, зная о чувствительности Фрейда, и тщательно подбирал слова.
«Зиг, позволь мне сказать тебе кое-что. Я знаю, как расстраивает тебя необходимость заниматься практической медициной. Это, наверное, воспринимается как поражение, как необходимость довольствоваться меньшим. Вчера в кафе я не мог не услышать, как ты ругаешь Брюкке как за отказ в поддержке, так и за совет отказаться от амбиций по поводу научной карьеры в университете. Но не вини его за это! Я знаю, какого он высокого мнения о тебе. Он сам говорил о том, что ты лучший из всех студентов, кого ему доводилось учить».
«Но почему он тогда не хочет помочь мне пробиться?»
«Пробиться куда, Зиг? Занять место Экснера или Фляйшля, если они когда-нибудь уйдут на покой? За сотню гульденов в год? Исследовательская работа — это дело для богатых. Ты не сможешь прожить на такую стипендию. А как ты собираешься помогать родителям? Ты еще лет десять не сможешь позволить себе жениться. Может, Брюкке не был особо сдержан в выражениях, но он был прав, когда говорил тебе, что твой единственный шанс продолжить заниматься исследованиями — это женитьба ради большого приданого. Когда шесть месяцев назад ты сделал предложение Марте, зная, что за ней приданого нет, ты — а не Брюкке — определил свое будущее».
Прежде чем ответить, Фрейд на мгновение прикрыл глаза.
«Мне больно слышать тебя, Йозеф. Я всегда чувствовал, что ты не одобряешь мой выбор».
Брейер знал, как трудно было Фрейду говорить с ним откровенно, — с ним, с человеком на шестнадцать лет старше, который был ему не только другом, но и его учителем, его отцом, его старшим братом. Он дотянулся до руки Фрейда.
«Это не так, Зиг! Совсем не так! Мы не сошлись во взглядах лишь в вопросе времени. Я знал, что у тебя и так впереди еще много тяжелых лет учебы, чтобы взваливать на себя еще и заботы о невесте. Но что касается самой Марты, я видел ее лишь раз, на вечеринке перед отъездом ее семьи в Гамбург, и она мне сразу понравилась. Она напомнила мне Матильду в ее возрасте».
«Это не удивительно. — Голос Фрейда стал тише. — Твоя жена всегда была для меня идеалом. С тех пор как я познакомился с Матильдой, я начал искать себе жену, похожую на нее. Йозеф, скажи мне правду — всю правду, — а если бы Матильда была бедна, взял бы ты ее в жены?»
«Правда, Зиг, заключается в том, — и не стоит ненавидеть меня за этот ответ, ведь это было четырнадцать лет назад, времена меняются, — что тогда я сделал бы все, что потребовал бы отец».
Фрейд, не произнеся ни слова, достал одну из своих дешевых сигар и предложил ее Брейеру, который, как обычно, отказался.
Когда Фрейд закурил, Брейер продолжил: «Зиг, мне знакомы твои чувства. Ты — это я. Ты — это я десять, одиннадцать лет назад. После того как Опползер, декан кафедры медицины, скоропостижно скончался от тифа, моя университетская карьера закончилась так же внезапно, так же жестоко, как и твоя. Я тоже считал себя парнем, подающим большие надежды. Я ожидал, что стану его преемником. Я должен был стать его преемником. Все это знали. Но вместо меня выбрали человека, который не был евреем. И, как и тебя, меня заставили довольствоваться меньшим».
«Тогда ты должен знать, каким раздавленным я себя чувствую, Йозеф. Это нечестно! Посмотри, кто властвует на кафедре медицины — Нотнагель, эта скотина! А кафедра психиатрии — Мейнерт! Разве я глупее их? Я мог бы совершить великие открытия!»
«И ты сделаешь это, Зиг. Одиннадцать лет назад я перенес свою лабораторию, своих голубей к себе на дом и продолжил заниматься исследованиями. Это вполне возможно. Но этим никогда нельзя будет заниматься в университете. И мы оба знаем, что дело не только в деньгах. Антисемиты с каждым днем бесчинствуют все сильнее. Ты читал статью в утреннем выпуске Neue Freie Presse о том, как банды неевреев врывались на лекции и вышвыривали евреев из аудиторий? Теперь они грозятся срывать занятия, которые ведут профессора-евреи. А статью о том, как в Галиции судили еврея, обвиняемого в ритуальном убийстве ребенка-христианина? Они всерьез утверждали, что кровь христианина требовалась ему для того, чтобы приготовить тесто для мацы. Ты можешь в это поверить? Тысяча восемьсот восемьдесят второй год, а это никак не кончится! Это пещерные люди, дикари, прикрывающиеся тонюсенькими шкурами христианства. Вот почему у тебя не может быть будущего в университете! Брюкке, разумеется, отрицает, что он подвержен этому предрассудку, но кто знает, что он думает на самом деле. Я-то знаю: в частной беседе он заявил мне, что в конце концов антисемитизм разрушит твою научную карьеру».
«Но я рожден для исследовательской работы, Йозеф. Я, в отличие от тебя, не способен к занятиям практической медициной. Твоя интуиция на диагнозы известна на всю Вену. Я лишен этого дара. До конца дней своих я останусь лекарем-подмастерьем, Пегас, вынужденный тянуть плуг».
«Зиг, нет тех умений, которые я не мог бы передать тебе».
Ознакомительная версия.
