Алексей Леонтьев - Становление психологии деятельности

Ознакомительная версия.

Попытаемся в заключение этой вступительной статьи изложить первые промежуточные итоги развития теории деятельности, сформулированные А.Н. Леонтьевым в работах, написанных непосредственно перед войной.

1. Ребенок «действует понятийно», т. е. именно его практическая деятельность, реализующая отношения ребенка к действительности, выступает формирующей силой его сознания. При этом и субъект, и «среда», т. е. мир объективных предметов, вне деятельности являются абстракциями. Действительное их единство осуществляется именно в деятельности.

2. Главное противоположение – не «внешнее» и «внутреннее», а «образ» и «процесс». Отношение образа и процесса – динамическое. Образ всегда отстает от процесса. Овладеть орудием, средством, значением, понятием – значит овладеть процессом, операцией. Ключ к морфологии сознания лежит в морфологии деятельности.

3. Предметом психологии является деятельность субъекта по отношению к действительности, опосредованная отображением этой действительности. Психология изучает, как действительность субъекта становится его переживанием и как его переживания становятся действительными.

4. Деятельность есть высшая форма жизнедеятельности. Она имеет свою структуру. Ее образующими являются субъект, предмет, продукт, мотив, средство, задача. Все эти понятия не психологические; для субъекта, в психологии, они имеют соответствующие корреляты: для продукта – цель, для мотива – потребность, для средства или способа действия – значение, для задачи – намерение или план. Единицами деятельности являются деятельность, действие и операция.

5. Генезис действий связан с расчленением совместной производственной деятельности людей и как следствие – с осознанием цели действия, способа действия и орудия. Отсюда разделение «фазы подготовления» и «фазы осуществления» действия и появление отражения предметного мира, отделенного от отношения к предметам, т. е. в их объективных свойствах и качествах. Условием этого отражения является речь, язык. Отношения, приводящие к необходимости выделения деятельности, действия и операции, могут быть представлены в категориях «смысл – значение – смысл».

Хотя взгляды Леонтьева на деятельность со временем менялись и акценты расставлялись по-разному, эта принципиальная основа деятельностной концепции, сложившаяся на протяжении 1930-х гг. в диалогах с Выготским на основе его культурно-исторического подхода, сохранилась до его смерти единой и неизменной.

Современная научная психология переживает глубочайший кризис своих методологических основ, подготовленный всем ходом исторического развития этой науки и охвативший всю область психологических исследований с такой полнотой и силой, что он непреложно знаменует начало новой эпохи в психологии и невозможность ее дальнейшего развития на старых путях. Чем бы ни была будущая психология, она во всяком случае не может быть прямым продолжением старой психологии.

Кризис и означает поэтому поворотный пункт в истории ее развития, и вся сложность этого кризиса заключается в том, что в нем сплелись черты прошлой и будущей психологии в такой причудливый сложный узор, что задача распутать его представляет иногда величайшие затруднения и требует специальных исторических, методологических и критических исследований, посвященных этому вопросу.

Как уже сказано, кризис этот носит настолько всеобъемлющий характер, что нет ни одной сколько-нибудь значительной проблемы психологии, которая не была бы охвачена этим кризисом. Само собой разумеется, что каждая глава научной психологии переживает этот кризис по-своему. В каждой проблеме этот кризис находит свое своеобразное выражение и преломление в зависимости от характера самой проблемы и от исторического пути ее развития. Но методологическая природа этого кризиса остается по существу одной и той же во всем многообразии его выражений, во всем богатстве его преломлений сквозь призму отдельных конкретных проблем. Поэтому не только попытка наметить основы и систему психологического знания, но и каждое конкретное исследование, посвященное тому или иному частному психологическому вопросу, может методологически осознать свои отправные точки, свой метод, свою постановку вопроса только в свете того кризиса, которым охвачена вся проблема в целом.

Не представляет в этом отношении исключения и проблема памяти, которой посвящено исследование А.Н. Леонтьева, введением к которому должны служить эти строки. Даже больше: память представляет собой такую психологическую проблему, в которой основные черты кризиса представлены наиболее отчетливо и ясно.

Как известно, основное содержание психологического кризиса составляет борьба двух непримиримых и принципиально различных тенденций, которые на всем протяжении развития психологии в различном сплетении лежали в основе психологической науки. Эти тенденции в настоящее время достаточно осознаны наиболее дальновидными представителями психологии. Большинством из них осознана также та мысль, что никакого примирения между этими двумя тенденциями быть не может, а самые немногие и самые смелые из мыслителей начинают понимать, что психологии предстоит кардинальный поворот на пути ее развития, связанный с коренным отказом от этих двух тенденций, до сих пор направлявших ее развитие и определявших ее содержание.

Свое выражение этот кризис нашел в ложной идее двух психологий: естественнонаучная, каузальная, объяснительная психология и телеологическая, описательная, понимающая психология как две самостоятельные и совершенно независимые друг от друга теоретические дисциплины.

Эта борьба двух непримиримых между собой тенденций определила в основном и судьбу исследований памяти в психологии. По правильному замечанию Мюнстерберга, телеологическая психология редко выявляется действительно чисто и последовательно. «По большей части она находится в каком-либо внешнем слиянии с элементами каузальной психологии. В таком случае процессы памяти, например, изображаются как причинные, а процессы чувства и воли – как интенциональные, – смешение, легко возникающее под влиянием наивных представлений повседневной жизни».

И действительно, процессы памяти в психологии обычно трактовались с точки зрения естественнонаучной, каузальной психологии. Устами Геринга была высказана та великая мысль, что память есть общее свойство организованной материи, и целый ряд исследований, развивавшихся под знаком этой мысли, образовали стихийно-материалистическую струю в учении о памяти – внутри общего двойственного, смешанного русла эмпирической психологии. Неудивительно поэтому, что крайняя физиологическая точка зрения в психологии, нашедшая свое высшее выражение в ассоциационном направлении психологии и приведшая к возникновению психологии поведения и рефлексологии, сделала излюбленной и центральной своей темой проблему памяти.

Но, как это неоднократно бывает в истории знания, самое наличие этой точки зрения с необходимостью привело к тому, что на другом полюсе стали накапливаться идеи о памяти совершенно противоположного характера. Специальные психологические закономерности памяти, специфически человеческие формы и способы ее функционирования не могли получить, разумеется, сколько-нибудь удовлетворительного объяснения в той насквозь аналитической постановке проблемы, которая видела конечную цель своего исследования в сведении высших форм памяти к ее низшим, первичным, зачаточным формам, к ее общеорганической основе и к растворению всей проблемы в целом в общем, неопределенном, смутном, стоящем почти на границе метафизики понятии мнемы как общей универсальной способности материи.

Метафизический материализм, таким образом, с необходимостью приводил к тому, что на другом полюсе он, последовательно идя по своему пути, превращался в идеалистическую метафизику.

Свое высшее выражение эта идеалистическая концепция высшей памяти нашла в известной работе Анри Бергсона «Материя и память»[21], в которой эта взаимная обусловленность механистической и идеалистической точек зрения выступает с наибольшей ясностью. Бергсон, анализируя двигательную память, память, лежащую в основе образования привычки, исходит из невозможности подчинить закономерностям этой памяти деятельность человеческой памяти в целом. Из законов привычки не могут быть выведены и объяснены функции воспоминания: таков скрытый, но центральный нерв всей теории, ее основная предпосылка, ее единственное реальное основание, на котором она держится и вместе с которым она падает. Отсюда его учение о двух памятях – памяти мозга и памяти духа.

Ознакомительная версия.