Русские писатели нередко также боролись со злом и средствами мягкого юмора. Чехов задавался целью юмором побеждать зло. Владимир Соловьев, чрезвычайно чутко подмечавший всякое уклонение от добра, любил шутки и юмор. Ему принадлежит стихотворение:
Из смеха звонкого и из глухих рыданий
Созвучие вселенной создано.
Звучи же смех свободною волною
И хоть на миг рыданье заглуши.
Ты, Муза бедная! над темною стезею
Явись хоть раз с улыбкой молодою
И злую жизнь насмешкою незлою
На миг обезоружь и укроти.
Но мастером злой насмешки был Салтыков–Щедрин, стоящий в ряду величайших сатириков мировой литературы. В «Истории одного города» он изображает историю России под видом истории народа «головотяпов», которые обо все головою тяпали, об стену, даже об пол, когда Богу молились. Принявшись свою землю устраивать, они начали с того, что «Волгу толокном замесили… свинью за бобра купили, да собаку за волка убили… потом комара за восемь верст ловить ходили, а комар у пошехонца на носу сидел». Когда надумали искать себе князя, «искали, искали они
312
князя и чуть–чуть в трех соснах не заблудились». Князь объявил: «Тех из вас, которым ни до чего дела нет, я буду миловать, прочих же всех казнить». И в самом деле, во время Севастопольской кампании, когда русское общество стало тревожиться, узнавая о злоупотреблениях интендантства и т. п. недостатках, император Николай I воскликнул: «Им какое дело!» У русского народа до ограничения самодержавия манифестом 17 октября 1905 года не было даже права подачи петиций. Правда, после Октябрьской революции Советское правительство пошло гораздо дальше: оно отменило даже право молчания.
Все уголки и обычаи русской жизни привлекали к себе внимание Щедрина, и всякую пошлость он обличал беспощадно. В очерках «За рубежом» он, например, рассказывает о господине, который говорит: послужил и жду «прростого ррусского сспасиба!». В очерках «Круглый год», говоря о русских помещиках, проматывающих свое состояние, наслаждаясь жизнью в Париже и на курортах, он приводит телеграмму из Ниццы от матери, поздравляющей сына с получением чина коллежского советника: «Suis toute fiére benis conseiller collége Vendez Russie vendez vite argent envoyez Suis á sec Nathalie» («Преисполнена гордости. Благословляю коллежского советника. Продавай Россию, продавай быстро, высылай деньги. Сижу на мели. Наталия»). Получатель телеграммы поясняет: «У нас есть пустошь Рускина, а на телеграфе переврали: Russie. — Гм… какая, однако ж, можно сказать, провиденциальная ошибка!»
В «Письмах к тетеньке» рассказано о Ноздреве, который издает газету «Помои», издание ежедневное, «без претензий и мило. В программе объявления сказано, мы имеем в виду истину еще милее». В наше время необходимо издание сочинений Щедрина с комментариями, открывающими, против кого направлены были такие выпады его. Но они сохраняют значение и для нашего времени, когда в советской прессе издается, например, газета «Правда», где нет почти ни одного слова правды.
Не только о реакционерах, о подвигах Угрюм–Бурчеевых, об «охранительной» публицистике, но также и о либералах Щедрин находит что сказать. В «Сказках» он так изображает степени уступчивости мягкотелого либерала: «по возможности», «в пределах» свобода, обеспеченность, самодеятельность; «хоть что‑нибудь» и, наконец, сведущие люди посоветовали: идеалы сократи и действуй «применительно к подлости».
Великолепны -имена, изобретаемые Щедриным, например фамилии кулаков Колупаевы, Разуваевы; нововременского критика Буренина, талантливого, но грубого, он назвал Неуважай–Корыто. Имея в виду свойства населения различных губерний, Щедрин использовал насмешливые характеристики их, изобретенные самим русским народом: кособрюхие, губошлепы, вислоухие, лукоеды и т. п. «Русский народ на прозвища мастер», — говорит Тургенев в рассказе «Певцы» и приводит несколько примеров, характеризующих лиц, бывших при нем в корчме, например Оболдуй, Моргач.
313
Иностранцы, читая русскую литературу, изобилующую обличениями недостатков русской жизни и Русского государства, нередко воображают, будто русский народ особенно порочный, примитивный и жалкий. Они не понимают того, что подчеркнуто сатирический характер русской литературы свидетельствует о борьбе русского народа со своими недостатками и борьба эта в высокой степени успешна. Нашелся социолог Бруфорд (W. N. Bruford), настолько не понимающий этого значения сатирической литературы, что в 1947 году он написал книгу «Chekhov and his Russie» и назвал свой труд «социологическим исследованием» (A sociological study): он вообразил, будто, пользуясь произведениями Чехова, односторонне сосредоточившего внимание на отрицательных явлениях русской жизни и редко изображавшего положительные стороны ее, можно дать характеристику России как целого. Ему неизвестно, что Чехов, хорошо знавший Россию, сказал в письме к сестре: «Боже мой, как богата Россия хорошими людьми». Сам Чехов в своем служении народу, как земский врач, воплотил в своем поведении все добрые качества замечательной по своим высоким достоинствам русской интеллигенции. Ничего этого не зная, Бруфорд в конце своей книги сочувственно ссылается на книгу Эрнеста Баркера (Reflections on Government. Оксфорд, 1942. С. 313), который говорит, что в России имеется невежественное, дрянное (wretched) крестьянство и «лицемерная, лживая, истерическая, необразованная (uneducated), ленивая интеллигенция»; такому народу, говорит он, необходима была большевистская диктатура {Бруфорд. С. 219). Всему миру известно теперь, что безбожный и бесчеловечный советский режим представляет собой сатанинское зло. Какое отсутствие нравственной чуткости проявляют люди, думающие, что какому бы то ни было народу полезно было бы подпасть такому режиму! Если бы Бруфорд узнал о России то, что знают о ней люди, подлинно изучившие ее (Леруа–Болье, Грахам, Бэринг, Пэре, Шубарт), он краснел бы от стыда, читая свою книгу.
314
3. МУЗЫКА. ТЕАТР
В конце XIX века исследователи русской музыки в России и одновременно с ними чех Куба обратили внимание на высокие достоинства русской народной песни. В обстоятельной «Истории русской музыки», изданной в Москве в 1940 году под редакцией профессора Пекелиса, первая глава посвящена «Русской народной песне». «Песнетворчество русского народа, — читаем мы в этой книге, — является основой русской классической музыки» (С. 7). «Русский народ отличается исключительной музыкальностью. Поэзия и музыка в частности, песня занимают в его жизни большое место. Песня сопровождала все основные моменты жизни русского крестьянства»: колыбельная песня, причитания при похоронах, свадебные, при детских играх, при земледельческих работах, песни ямщиков; любовь к своей истории богатырский эпос,
исторические песни (С. 11 и след.). «Русская народная музыкальная культура отличается необычайным многообразием песенных жанров. Суровый величественный эпос о героическом прошлом рядом с бунтарскими, мятежными песнями о вождях крестьянских восстаний Разине и Пугачеве; скорбные причеты, лирико–философское раздумье «протяжных» песен, хлесткая шутка, подчас пародия, частушки, веселые игровые, хороводные, плясовые вот далеко не полный перечень существующих жанров русского фольклора».
«Своеобразная полифоническая и ладогармоническая фактура является отличительной особенностью русской народной музыкальной культуры, выделяющей ее и в ряду народов, населяющих территорию Советского Союза, и среди музыкального фольклора западноевропейских стран, большинству которых многоголосные формы не свойственны» (13). «В основе русского народного многоголосия лежит система подголосков, образующая так называемую подголосочную полифонию» (41). Состоит она в том, что хоровую песню начинает запевала, а после него постепенно вступают в хор другие певцы, исполняющие варианты первоначальной мелодии. «Подголосок есть вариант начальной мелодии; подголосок представляет собою как бы развитие, разработку основных интонаций ведущей мелодии» (42). «Основой искусства подголосочников служит принцип свободной импровизации. Поэтому крестьянский хоровой коллектив и двух раз не споет одну и ту же песню одинаково». Народный хор есть «свободное единение многих личностей в одно целое» (42).
Англичанин Альфред Сван (Swan), профессор истории музыки в Swarth more College, вблизи Филадельфии, исследовавший рус–ское церковное пение и народную песню, написал статью «The Na‑ture of the Russian Folk‑Song»*. Начинает хоровую песню запевала, пишет он, потом вступают постепенно другие певцы; каждый голос исполняет вариант главной мелодии, импровизируя, и тем не менее эти импровизации «чудесно, с безошибочным инстинктом и музыкальною целью творят совершенную гармонию» (509).
