Первый царь
Первый упоминаемый в Библии царь — это Нимрод, он же первый в Библии герой-охотник, «сильный зверолов пред Господом», личность явно мифологическая. Правда, его имени не предшествует титул «царь», но зато фигурирует слово «царство»: «Царство его вначале составляли: Вавилон, Эрех, Аккад и Халне, в земле Сеннаар» (Быт. 10, 10). После Нимрода в Библии появляется фараон — в той истории, когда он взял в свой дом Сару, жену Аврама, которую тот представил ему как свою сестру, — но и он еще не имеет титула «царь». Первый, кого Библия напрямую именует царем, — это некий Амрафел, царь Сеннаара. Но тут уж следом за ним, буквально в той же фразе, теснятся еще восемь царей, ибо сказано: «И было во дни Амрафела, царя Сеннаарского, Ариоха, царя Елласарского, Кедорлаомера, царя Еламского, и Фидала, царя Гоимского, пошли они войною против Беры, царя Содомского, против Бирши, царя Гоморрского, Шинава, царя Адмы, Шемевера, царя Севоимского, и против царя Белы, которая есть Сигор» (Быт. 14, 1–2).
Хотя в этой войне участвовали целых девять царей, она, возможно, вообще не была бы упомянута в Библии, не возьми один из этих царей в плен Лота, Аврамова племянника, жившего тогда в Содоме. Узнав о судьбе племянника, Аврам собрал всех своих слуг и рабов, пошел войной на Амрафела, Ариоха, Кедорлаомера и Фидала и прогнал их на север, до самого Дана. Победив этих царей, он освободил Лота и прочих пленников. Кстати, возвращаясь после этого домой, он встретил еще одного царя — Мелхиседека, царя Салима, который некоторые полагают Иерусалимом.
Между прочим, эта война была первой войной в Библии. Но тот, кто ждет рассказа о походах и сражениях могучих армий, будет разочарован. Несмотря на множество участников (сразу девять царей!) и вопреки их замечательным именам, похоже, что речь идет о крайне заурядной стычке. Недаром один пастух напал на четырех победивших в ней царей и одолел их.
Более того, и Амрафел, царь Сеннаарский, и Ариох, царь Елласарский, и Кедорлаомер, царь Еламский, и Фидал, царь Гоимский, которые пошли войной на Беру, царя Содомского, и Биршу, царя Гоморрского, и Шинаву, царя Адмы, и Шемеверу, царя Севоимского, и царя Белы, или Сигора, — всё это цари чужие. И если мы ищем первого еврейского царя, то нам придется листать Библию дальше.
Интересно, что первые упоминания о «еврейском царстве» появляются в Библии намного раньше, чем это царство возникло в действительности. В главе 36 книги Бытия мы впервые встречаем фразу: «Вот цари, царствовавшие в земле Едома, прежде царствования царей у сынов Израилевых» (Быт. 36, 31). В этих словах ощущается некая тень отмежевания: мол, цари — это изобретение сынов Исава, живших в Едоме, а вовсе не наша, не сыновей Израиля. Та же интонация звучит и в законе о царе, который содержится во Второзаконии, последней книге Пятикнижия: «Когда ты придешь в землю, которую Господь, Бог твой, дает тебе, и овладеешь ею, и поселишься на ней, и скажешь: „поставлю я над собою царя, подобно прочим народам, которые вокруг меня“, то поставь над собою царя, которого изберет Господь, Бог твой; из среды братьев твоих поставь над собою царя; не можешь поставить над собою царем иноземца, который не брат тебе» (Втор. 17, 14–15).
Здесь отмежевание от «прочих народов» еще очевидней. Уже первые слова говорят о принципиальной ненужности царства в земле Израиля. Эту землю дал сыновьям Израиля не какой-нибудь царь-завоеватель, а сам Господь, и потому слова: «Поставлю я над собою царя, подобно прочим народам», — в данном случае совершенно не по адресу. Однако Бог и говоривший от Его лица Моисей понимали, что у них нет выбора, — как это поймет позже и пророк Самуил, когда народ потребует от него почти в тех же словах: «Поставь над нами царя, чтобы он судил нас, как у прочих народов» (1 Цар. 8, 5).
Самуил в свою пору подчинился этому требованию и нехотя помазал Саула на царство, но сделал это таким способом, что изрядно запугал и опорочил его. Автор Второзакония тоже счел разумным выполнить волю народа, но, в отличие от Самуила, не стал заранее порочить будущих еврейских царей. Зато он возложил на них, как мы видим, некоторые интересные ограничения. Во-первых, он постановил, что еврейский царь должен избираться Богом, а точнее, Его представителем на земле. (Насколько я помню, так произошло только с четырьмя еврейскими царями — Саулом, Давидом, Ииуем и Иоасом[22]; все другие унаследовали трон от своих родителей или захватили его силой.) Во-вторых, царь должен быть из сынов народа, а не чужеземец. И в-третьих, еврейский царь обязан учить Тору и ее заповеди, «чтобы не надмевалось сердце его пред братьями его, и чтобы не уклонялся он от закона ни направо, ни налево» (Втор. 17, 20). Стоит подчеркнуть, что это «равенство сердец» между царем и его подданными («братьями его») толкуется здесь отнюдь не в духе некого демократического равноправия, а как равенство всех людей (включая царя) перед Богом.
Чуть раньше (Втор. 17, 16–17) Библия отвергает те формы царской власти (распространенные среди «прочих народов»), когда цари являются абсолютными властителями, а иногда даже почитаются за богов. В отличие от этих деспотов, на будущих еврейских царей налагаются ограничения, которые, несомненно, ущемляют свободу их действий: «Только чтоб он не умножал себе коней, и не возвращал народа в Египет для умножения себе коней […] и чтобы не умножал себе жен, дабы не развратилось сердце его, и чтобы серебра и золота не умножал себе чрезмерно».
Запрет на «умножение коней» вызван не только опасениями законодателя, что царь может вернуть народ в Египет (именно там находился тогда ближневосточный центр торговли лошадьми). Обладание лошадьми, так же как «умножение» золота, серебра и наложниц, было в ту пору символом статуса, силы и власти, и отмежевание от всего этого означает отказ от великолепия и пышности, от роскоши и излишеств, от заносчивости и высокомерия — и все это очень хорошо. Видно, однако, что и эти благие призывы продиктованы общей исходной позицией: Библия в принципе отвергает идею царства. Она не заинтересована в нем. Поскольку у нее нет выхода, она соглашается дать евреям царя — но царя слабого, с ограниченной властью, которого вдобавок будет назначать и которым будет управлять религиозный истеблишмент.
Этот общий принцип вновь обнаруживается в книге Судей. После победы судьи Гедеона над мадианитянами, сыны Израиля попросили его ввести наследственную власть. «Владей нами ты и сын твой и сын сына твоего; ибо ты спас нас из руки Мадианитян» (Суд. 8, 22), — предложили они ему. Но передача власти по наследству — явное и известное свойство царствования, и Гедеон, понявший подлинные намерения просителей, ответил им в библейском духе: «Ни я не буду владеть вами, ни мой сын не будет владеть вами; Господь да владеет вами».
После смерти Гедеона его сын Авимелех все же вознамерился стать царем и для достижения этой цели решился даже на убийство всех своих братьев. Уцелел только самый младший из них, Иофам, и это он, когда услышал о воцарении Авимелеха, рассказал соотечественникам ставшую знаменитой притчу о деревьях, выбиравших себе царя, в которой снова повторяется отрицание идеи царства. В этой притче (Суд. 9, 7–15) все достойные и почтенные деревья (смоковница, олива и виноградная лоза) поочередно отказываются от предложения других деревьев царствовать над ними и говорят, что предпочитают оставаться на своем месте, принося ценные плоды, а царствование насмешливо называют «скитанием по деревам». И только презренный терновник с его жалкими и безвкусными плодами радостно принимает соблазнительное предложение.
Впрочем, все разговоры о еврейском царстве и его царях поначалу вообще не выходили за рамки таких вот притч и законопроектов. И лишь когда пришло время первого еврейского царя, Саула, народ оказался перед реальным испытанием.
«Молодой и собою красивый»
Моя мать любила царя Саула. Его трагическая судьба соответствовала ее литературным вкусам. Отец же любил царя Давида. Эта героическая фигура соответствовала его политическим воззрениям. Возникавшие между родителями споры всегда начинались как культурная конфронтация, этакое фехтование цитатами и толкованиями, и не раз кончались ссорами, особенно когда отец выдвигал самое раздражающее свое утверждение, что Саул, мол, хотя и фигура трагическая, спору нет, но вся трагедия его — и тут он насмешливо улыбался — состояла в том, что он не нашел ослиц своего отца.
«Если бы он нашел этих ослиц, — объявлял отец победоносно, — то не попал бы к Самуилу и не был бы помазан в цари. Что было бы лучше — и для народа Израиля, и для него лично».
Я тоже думаю, что Саул был фигурой трагической, но трагедия его, на мой взгляд, состояла в том, что он жил в одно время с Самуилом и Давидом. Против экстремизма и жесткости первого и обаяния и талантов второго у него не было никаких шансов. Как соперники они были сильнее, потому что превосходили его не только политически, но и духовно.
