Это стремление к священству «покоя ради телесного» увеличивалось в значительных размерах во время различных междоусобиц, войн и нестроений, когда пострижение в монастырь служило част. гарантией сохранения имущества, которое поступало в этом случае, как вклад, в монастырь…
Освобождение священников от зависимости и тягостей необеспеченной жизни также вызывало значительную тягу в ряды духовенства тех, кто шёл «нищеты ради»; наконец, духовенство принимало в свои ряды и просто преступников, укрывавшихся за священническим саном от наказания за совершённые преступления[4].
В результате такого отношения к священству как к способу улучшить своё положение за счёт эксплуатации народных масс, основное ядро духовенства подобралось такое, что давало возможность говорить современникам: «Полон мир попов, да делателей мало».
Еще в XI в., говоря о монастыре св. Дмитрия, летописец отмечает: «Мнози монастыри от князь и от бояр и от богатства поставлены, но не суть таци, каци суть слезами, пощением, молитвами, бдением»[5].
А митрополит Даниил, говоря о своих современниках, даёт следующую характеристику их «пастырской» деятельности: «Мы презираем и небрежем о пастве нашей, и колика погибает душ человеческих от лености и небрежения нашего».
Если таково было русское духовенство в общей своей массе, то недостатки его особенно заметны были в высшем духовенстве. Оно смотрело на свои должности как на доходные места, которые должны были вознаградить их за неизбежные временные лишения до достижения высших иерархических степеней. Духовенство меньше всего стремилось к высшим должностям для того, чтобы «наставлять иных ко спасению», оно думало лишь о том, чтобы самим «в отраде и славе и всяком покое всегда жить»[6].
Достигнув различными путями, а особенно «дарами сребра», высших церковных должностей, эти представители духовенства не упускали случая вознаградить себя за своё временное «смирение» и приобретали «стяжания всякие и стада скотские и всякие сладкие пищи»[7].
«Докупившись власти», высшее духовенство предавалось «упиванию» безмерному и жило «во всяком бесчинии»[8].
В своём продвижении по церковной иерархической лестнице духовенство пользовалось двумя орудиями — подкупом и лестью. Подкуп при поставлении не считался даже преступлением.
По свидетельству Максима Грека русское духовенство «тщалось взыти на некий сан церковный, не точию лицемерствующе житие благовейно и дружбы составляюще с сущими во властех, и всяким образом угождающе им и ласкающе, но многажды и дары, ова приносяще им, оважа и обещаще, аще довершат искомое и жалаемое»[9].
В другом месте, говоря об игуменах, домогающихся власти «дарами сребра», Максим Грек клеймит их как «бесчинников житием, в пьянстве всегда и пищи всякой упражняющейся сами, а сущии под рукою их братья презираемы телесне и небрегоми духовые скитаются, якоже овцы, не имуще пастыря»[10].
Также Иоанн Грозный, в своём послании в Кириллов монастырь, отмечает отрицательные явления при избрании игумена: «Умершу бокоему игумену, или иконому, мнози из них (монахов) встанут, на месте его тщашеся прияти (и се таяще один от другого, а всем ведомо сердце) овии мздами, неимущие же ласками, яко змия, яд хотяще излити на испренних? Что же се? Яве, яко имения ради»[11].
Симония, т. е. поставление на духовные должности за деньги, достигло таких значительных размеров, что уже в ХIII веке Владимирский собор 1274 года пытался «упорядочить» торговлю церковными местами, ограничив плату за места небольшими суммами.
Это постановление Владимирского собора успеха, однако, не имело, и симония продолжала процветать в течение ряда столетий.
Поставление священников по мзде ставилось в вину русскому духовенству уже при возникновении первых «ересей». Московские «еретики» обосновали свой отказ от таинства причащения тем, что «ино деи у кого причащатися, так как и попы ставятся по мзде, и митрополит ставит владык по мзде»[12].
Торговля церковными должностями приняла столь значительные размеры и производилась так беззастенчиво, что уже собор 1503 года вынужден был внести специальное постановление, которое ограничивало право торговли церковными должностями: «Впредь нам святителям, мне митрополиту, и нам, архиепископам и епископам, и нашим преемникам, от поставления архиепископов, епископов, архимандритов и игуменов, попов и дьяконов, и всего священнического чина ничего никому не брать и поминков никаких не принимать»[13].
Собор принимает даже такие постановления, чтобы виновных в симонии лишать сана: «Если кто нерадением дерзнет преступить настоящее уложение, тогда будет лишен своего сана и да извернется сам и поставленный от него без всякого извета».
Однако «отцы» собора, которые выносили это постановление, сами его нарушали, поэтому реального значения это постановление не имело. Понадобилось вмешательство многих лиц, чтобы один из деятелей собора, ревностный поборник «православия» против еретиков, епископ новгородский Геннадий был лишён кафедры за своё корыстолюбие, достигшее невиданных даже для того времени размеров.
Стоглавый собор вновь столкнулся с этим больным вопросом и попытался его упорядочить хотя бы внешне, так как, по существу, все деятели собора были сами заинтересованы в симонии из-за «страсти к наживе», «ради прибытков».
Для выжимания из низшего духовенства денег высшие церковные чиновники создали аппарат «по царскому чину», который должен был выполнять обязанности по сбору налогов, фискальные и полицейские функции, наблюдать за поведением или, вернее, держать в послушании священнический цех, собирать с них налоги и сборы и вообще осуществлять в отношении духовенства те задачи, которые осуществлял государственный аппарат по отношению к населению. На почве управления духовенством таким аппаратом поборы и злоупотребления властью могли только процветать... Как отмечает находившийся в оппозиции к духовенству ростовский поп Скрыница, «владыки назирали за священниками своих епархий “по царскому чину”, через бояр, дворецких, недельщиков, тиунов, доводчиков, которые, желая иногда выслужиться перед своими корыстолюбивыми владыками, а с другой, помня свой карман, до того притесняли низшее духовенство своим неправым судом, вымогательством, взяточничеством, что “от их великих продаж”, как сознались на Стоглавом соборе сами церковники, многие церкви стояли пусты и без попов»[14].
Высшие церковные чиновники, которые сами, по выражению Максима Грека, «из-за страсти к стяжанию безчувственнейши камений устроиша» не только не запрещали своим наместникам заниматься ограблением низшего священнического цеха, но, напротив, требовали от него значительных денег и разрешали производить всяческие поборы, лишь бы не уменьшались доходы церковных капиталистов…
По словам Максима Грека, церковные аристократы «светло и обильно напивались по вся дни и пребывали в смесех и пьянстве и всяческих играниях, тешили себя гуслями и тимпаны и сурнами и воров студным блядении, а сирот и вдовиц безщадно и безмилостиво росхищали».
Эти же представители высшей церковной иерархии, расхищавшие церковные вклады, по отношению к правящим классам держались так, что заслужили от современников меткое прозвище «потаковники».
Вынося постановления об улучшении нравов духовенства, церковная аристократия меньше всего склонна была поступиться своими привилегиями, отказаться от своих доходов, пусть и не всегда внешне канонических.
Довольно значительную часть духовенства, в особенности чёрного, составляли представители правящих классов. Для одних пострижение являлось завершением неудачной политической борьбы, для других пострижение представляло возможность сохранить своё имущество, делая известный вклад в пользу монастыря. Как велика была эта часть духовенства, принимавшая пострижение меньше всего, чтобы соблюдать монастырский устав, можно видеть из того, что приём в монастырь совершался лишь в результате значительных вкладов, доходивших до 1000 и более рублей! Внося в монастырь свой вклад, эти представители духовенства меньше всего думали о соблюдении монастырского устава, «чтобы в мир не ходить, чтобы мир не любить», а переустраивали монастырский устав по своему желанию. По выражению одного памятника, эти монахи были «только по одежде иноки, а все мирское совершается».
Спекуляция монашескими местами достигла таких размеров, что Стоглавый собор вынужден был дать постановление настоятелям, чтобы они принимали в монастыри всех, «и от тех не истязовати ничтоже, но токмо сами, что дадут по своей воле, то от них принимать по священным правилам» (Стогл., гл. 50). Это постановление Стоглавого собора не соблюдалось ввиду невыгодности его для духовенства, и в результате в монастырях подбиралась богатая и знатная группа, которая ни во что не ставила монастырские порядки.
