Природа подобна в своих проявлениях. Ритмические формы движения материи подобны форме движения человеческой мысли. Вспомним гениального поэта-пантеиста Ф.И. Тютчева:
Дума за думой, волна за волной –
Два проявленья стихии одной…
Тютчев провидяще обнаруживает удивительное родство между явлениями, внешне, казалось бы, никак не связанными. Существуют общие ритмические законы, которым подчиняются и океанские волны, и стихотворные строки.
За ритмами музыки и поэзии стоят властные ритмы Природы, ритмы Её ярых, величественных стихий. Её биоритмы – это как бы материализовавшиеся стихи, слагаемые самой Природой; стихи же – это как бы своеобразные словесные биоритмы, высказываемые поэтом.
Сила воздействия плавных, звучных, размеренно правильно, как морские валы, следующих друг за другом могучих строк «Илиады» объясняется тем, что их ритм – гекзаметр – есть не что иное, как ритм морского прибоя.
Это подметил и К. Паустовский, описавший свои наблюдения в рассказе «Умолкнувший звук». Читая стихи на берегу моря, писатель обратил внимание на то, что размер древнегреческого гекзаметра хорошо согласуется с ритмом набегающих и откатывающихся волн. «И вдруг мне стало ясно, что слепой Гомер, сидя у моря, слагал стихи, подчиняя их размеренному шуму прибоя…».
Согласно легенде, Мерлин перенёс исполинские камни Стоунхенджа из Ирландии за одну ночь с помощью только своего «Волшебного Слова». Народное предание не может быть заведомо ложным: пусть с определённым пристрастием, преувеличением, обобщением, с уклоном в какие-либо частности, но оно так или иначе отражает какое-то действительное событие. Так что в известном смысле легенда предстает в ином свете.
Надо сказать, что загадка доставки и воздвижения многими древними народами гигантских мегалитов, неподвластных даже современным подъёмным кранам, до сих пор остаётся неразгаданной. Хотя эти непревзойдённые, фантастические достижения у всех на слуху, никто особо и ухом не ведёт. Сам Мерлин, равно как Атлантида, Гиперборея и Туле объявлены выдумками, зато мифический «ноев ковчег» с завидным упорством продолжают искать на горе Арарат.
У индусов заклинания называются мантрами: мантры – это свещенные тексты, которые произносятся на санскрите. Санскрит, или «мистическая речь», в древности именовался «языком Дэвов».
Мантра буквально означает фразу или формулу, обладающую, согласно эзотерическому учению древнеиндийских мудрецов, огромной силой воздействия посредством СПРАВЕДЛИВОГО её значения.
Высокая Поэзия – не что иное, как Мистика.
В «Одиссее» (ХХII, 347) певец говорит о себе: «Я самоучка, но Божество внушило мне разные законы песен». Здесь указание на то, что певец-импровизатор сам не отдавал себе отчёта в своём стихийном творчестве; он получал его как нечто готовое, как чудесный дар, вложенный в его душу Богиней: «Муза возлюбила певца» (Одиссея, VIII, 63).
Такой была Поэзия в старые, добрые времена, когда Поэты-Титаны, обуреваемые мощными, циклопическими, не скованными рассудочностью чувствами, создавали свои неповторимые шедевры.
Такая Поэзия была «свойственна полным юношеских сил детям Природы», – писал выдающийся германский философ-просветитель Иоганн Готфрид Гердер в трактате «Исследования о происхождении языка» (1772 г. Рус. перевод 1906 г.). Но этот природный дар стал постепенно слабеть, увядать; наконец «явилось искусство, а натура заглохла».
Гердер подчёркивал противоположность между исконной, естественной, нерукотворной Поэзией и поэзией современной, книжной, искусственной, выродившейся. Не у классиков должны учиться нынешние поэты, считал Гердер, а обратиться к первозданной, вольной, подлинно народной Поэзии, внять голосу наивных гениев.
И впрямь, вся так называемая классика – это уже далеко не то, чем была Поэзия на заре истории, в пору юности и возмужалости человечества, когда ещё не была потеряна связь с Тонкими Мирами.
Поэзия как Ведовство даже маститым классикам больше не по плечу. Мы уже не говорим о предсмертной зловонной немощи современной цивилизации бандарлогов, приписавшей поэзию к литературе (от латинского «литера» – буква) и называющей поэзией всё рифмованное и напечатанное в столбик.
«Отличительная черта христианской эпохи, её высшее достижение – высшая власть слова, «Логоса», который является центральной фигурой христианской веры – стала врождённым пороком нашего века. Это поклонение слову имеет очень опасную тёмную сторону… Вера в слово становится доверчивостью, а само слово – дьявольским лозунгом, способным на любой обман. За доверчивостью по пятам следуют пропаганда и реклама, призванные сделать гражданина жертвой религиозных и политических махинаций. В настоящее время Ложь приобрела доселе невиданный в истории человечества размах», – писал в прошлом веке всемирно известный психолог, философ и культуролог Карл Юнг.
Сказанное Юнгом как нельзя лучше подходит к современной россиянии, где господствующая церковь, мафиозные кланы новых буржуев и иудокапиталистический оккупационный режим срослись в одну криминально-клерикально-полицейскую «семью» паразитов, купающихся в роскоши за счёт оболваненных, ограбленных и измордованных тружеников.
Нам станет яснее эта психология, если мы примем древние Языческие представления о вечной метаморфозе, то есть о вечном превращении. Согласно этим представлениям, ничто ценное в Мире не уничтожается окончательно, а лишь видоизменяется – оборачивается. Смерти, как таковой, в сущности нет: есть только перемена состояния.
У Природы – своя логика. Смерть – это форма Жизни, которой мы ещё не понимаем или уже забыли. Как ни странно, но больше других смерти страшатся иудохристиане, верующие в «воскресение мертвых».
Душа человека сродни Духам, будучи так же и сама соткана из той же легкокрылой, невещественной материи, которая есть телесность Духа. Впрочем, употребляемое здесь обозначение «Дух» не очень удачно: оно слишком подчёркивает нематериальную сторону представления об этой Сущности, слишком спиритуализует её.
Восточные славяне лучше других сохранили первоначальный анимистический смысл понятия «Дух», когда Сила эта ещё не рассматривается как сверхъестественная, чисто духовная, напрочь лишённая всякой телесности. В этом – ярко выраженный архаизм нашего Язычества, отличающий его не только от греческой религии, но и от древнеарийских религий Вед и Авесты.
То, что за неимением лучших подходящих слов называется богами, суть таинственные природные Силы-Сущности. Их не следует ни очеловечивать, ни демонизировать, ни обожествлять. Эти Силы могут быть богами, то есть рассматриваться как божественные лишь постольку, поскольку БОЖЕСТВО есть другое наименование ПРИРОДЫ.
В повседневной жизни люди сталкиваются не с «богами», а с неведомыми Силами, пронизывающими и животворящими Природу. Поэтические олицетворения этих Сил, а не «боги» были главным содержанием народной религиозности (так называемой «низшей мифологии»).
Разумеется, внутри древнерусского общества сосуществовали религиозные взгляды и обычаи самого разного уровня развития. Профаны, немощные подняться до осмысления возвышенной сути религиозно-этического Учения Волхвов и неспособные поэтому к общению с Высшими Силами в их спиритуальной форме, довольствовались почитанием зримых рукотворных изображений – идолов, служивших послаблением для удовлетворения посредственных умственных запросов невежественных мирян.
Для просвещённых же идолы эти были лишь эмблемами, лишь условными символическими изображениями Идей, то есть того, что невозможно лицезреть воочию.
Но даже самые «тёмные» Язычники никогда не воображали, будто некие Духовные Сущности-Божества вселяются, воплощаются и живут в идоле и потому идол как бы сам становится настоящим богом.
Мы, люди, до сих пор почти ничего о себе не ведаем, даже толком не знаем, как появился на свет род человеческий; не представляем и то, как вообще зародилась на Земле сама Жизнь.
Так называемые практические открытия науки ограничиваются описанием эфемерных и иллюзорных аспектов Природы, не затрагивая Её глубинной сути и не понимая происходящих там процессов. Мудрецы говорили, что неведение есть восприятие несущественного и невосприятие существенного.
Иллюзия состоит в том, что описание принимается за теорию, т.е. за объяснение. Подобными описаниями учёные в действительности выражают не их знание, а недостаточность их знания о природе законов, лежащих в основе описываемых явлений. И примеров такого описания, имеющего форму теории, можно привести сколько угодно (электричество, магнетизм, тяготение, свет, фотосинтез и т.д.).
