Ознакомительная версия.
Две трети консисторских дел решаются у нас теперь, можно сказать, наобум, и это зависит не столько от злокачественности членов ‹…›, сколько от неполноты действующего права и от разбросанности церковных законов по разным источникам и сборникам. ‹…› За один и тот же поступок можно наказать и замечанием и лишением сана, и оба эти решения будет законны[276].
Итак, проект А.Ф. Лаврова был отвергнут Комитетом, а проект Комитета не поддержали архиереи. В результате реформа церковного суда была отложена, а Комитет распущен[277].
В историографии ХХ в. преобладали односторонне отрицательные суждения о деятельности Комитета[278]. Авторы 2-й половины XIX в. писали о деятельности Комитета более объективно. Современник несостоявшейся реформы Н.С. Лесков писал, что обер-прокурор был прав, когда «настойчиво желал учредить иной суд, где было бы менее места произволу и более законности» и провал реформы связывал с нелюбовью духовенства к графу Д.А. Толстому.
Но все знали, что правда была на его стороне, что нынешний духовный суд не удовлетворит и не может удовлетворять требований справедливости[279].
Н.П. Руновский считал недостатком проекта А.Ф. Лаврова противоречивое стремление сочетать независимость судей и принцип отделения суда от администрации с судебной властью епископа, хотя подначальность судей правящему архиерею полностью уничтожала независимость в их суждениях. Кроме того, Руновский напоминал о своеобразии «патриархальных» отношений между архиереями и духовенством, основанных на неограниченной власти епископа. Так, еще в XVIII в.
вся система этих отношений построялась на патриархальном воззрении, по которому только начальствующее лицо имеет самостоятельный ум и права, а подчиненные суть его дети, существа неразумные, нуждающиеся в постоянном руководстве. Выражения, постоянно встречаемые в архиерейских грамотах, вроде: «учинить жестокое наказание плетьми на страх», «наказание плетьми приумножить», – могут служить лучшим указанием на те педагогические приемы, какие практиковались в отношениях епархиальных властей к подчиненному им духовенству[280].
Преимуществом проекта митрополита Макария представляется принцип организации духовного суда, основанный на существовавшей в Древней Руси практике назначения наместников для суда: архиерей судит через уполномоченных, которым предоставляет свою судебную власть; члены суда утверждаются архиереем, но действуют самостоятельно[281]. В противном случае, суд представляет собой «смешение нравственных понятий с юридическими и господство полного произвола и личных соображений епархиальной власти»[282]. Вместе с тем, противники данного проекта не без оснований ссылались на правила Ап. 32; I Всел. 5; IV Всел. 7; Ант. 4, 6, 12; Карф. 117, 121, 139 и утверждали, что «церковные правила вообще, и в частности, в приложении к вопросу о принадлежности судебной власти епископу, могут быть изменяемыми или отменяемыми только властию, равной той, которой изданы»[283].
Подробный разбор проектов реформы, а также мнений духовных консисторий и епархиальных преосвященных был представлен профессором священником М.И. Горчаковым. Он высоко оценил тот факт, что впервые мнения архиереев были запрошены до рассмотрения проекта:
По существу, внесен в законодательную деятельность нашей Православной Русской Церкви новый, до сих пор небывалый в истории русского законодательства порядок, заслуживающий полного внимания и уважения[284].
Однако, рассмотрев представленные замечания консисторий, М.И. Горчаков делает вывод о том, что в них «не указаны положительные принципы таких церковных судов, от которых духовенство могло бы и в праве ожидать своего церковно-общественного возрождения»[285]. По оценке канониста,
Мнения преосвященных представляют самое лучшее доказательство, в каком бесправном положении некоторые наши епархиальные преосвященные желают держать и держат подчиненных им лиц духовного звания, смешивая судноиерархическую с церковно-общественною судною властию. Под покровом патриархальных отношений архиерея к духовным чадам преосвященные рекомендуют самую безграничную и бесконтрольную расправу архиерея с клириками[286].
В отношении к судебной реформе М.И. Горчаков усматривал два подхода: бюрократический, определивший проект Комитета, и иерократический, проявившийся в мнениях преосвященных:
Первое из означенных направлений стремится, в ущерб восстановлению в церковном устройстве церковно-общественного элемента, к ослаблению иерократического абсолютизма в епархиях, к усилению в строе Церкви начал и форм государственности и, вместе с тем, к размножению и усилению бюрократического элемента в отправлениях церковной власти[287].
Архиереи же, по его мнению, стремятся
удержать положение церковно-судебного права, в сущности, in statu quo, то есть с преобладанием в церковном устройстве ‹…› абсолютизма иерократии[288].
При этом владыки смешивают богословские понятия с юридическими и политическими. Они стремятся к сохранению судногражданской власти Церкви в области уголовного и гражданского суда. Церковные наказания состоят в лишении членов Церкви церковных благ и прав, но не могут касаться гражданского и политического положения ее членов. Уголовная и судногражданская власть,
приобретаемая Церковью от государства, ни в каком случае не может считаться учреждением, вытекающим из существа и назначения Церкви; ее нельзя признать согласною и совместною с вероучением православной христианской Церкви о существе церковной власти; такая власть никогда не была устанавливаема правилами законодательства Вселенской Церкви; она – институт государственный, вносимый в устройство Церкви извне; следовательно, обладание Церковью уголовною и судногражданскою государственной властью не составляет для Церкви необходимости[289].
При этом Горчаков настаивал, что
современные воззрения на существо права, государства и отношения государства к общественным союзам и Церкви не только совместимы, но и совершенно согласны с вероучением самой Церкви о ее сущности[290].
Однако в истории Русской Церкви сложилось так, что церковно-общественная судная власть оказалась вытесненной из жизни. В результате Церковь, выполняя полицейские функции, утратила возможность нравственно влиять на общество:
Исчезновение церковно-общественной судной власти из строя и жизни Православной Русской Церкви произошло вследствие того, что церковная власть, пользуясь предоставленными ей от государства правами государственной власти, продолжает удерживать в своих судебных отправлениях черты государственной, уголовной, судногражданской и полицейской власти даже до настоящего времени, когда прежнее законодательство сменилось совершенно новыми по своим началам «Судебными Уставами 1864 г.»[291]
При таком положении, как считал профессор,
Церковь ‹…› становится внешнею прикрасой государственной жизни, без внутреннего содержания и без значения в религиозно-нравственном воспитании народа[292].
По мнению Горчакова, церковно-судная реформа должна состоять в
организации самостоятельного церковно-общественного судного права и церковно-общественной судной власти, независимой во внутреннем ее строе и деятельности от государства, но под апелляциею ex abusu[293] к государству и ad principem[294] – и в том, чтобы организация эта соответствовала существу и назначению Церкви, и равно и началам законодательства Вселенской Церкви, которые указываются в Книге правил[295].
Кроме того, канонист считал необходимым создание судебных инстанций снизу доверху, начиная от суда в приходах и кончая Поместным Собором или его судебным отделением[296].
Таким образом, дискуссии о церковном суде поставили на повестку дня и вопрос о Поместном Соборе как о высшей судебной инстанции. Однако до реализации этих чаяний прошло несколько десятилетий. Тем временем в порядок церковного суда были внесены лишь небольшие изменения, отразившиеся в новой редакции Устава духовных консисторий (1883).
Отказ от коренной реформы церковного судопроизводства не означал исчезновения проблем, побудивших к разработке этой реформы. Консисторский суд оставался малоудовлетворительным, и те «рассудительные люди», которые не считали «сдавленность, в которой наше духовенство утрачивает свои человеческие достоинства», наилучшей формой, «навсегда необходимой для нашей Церкви»[297], по-прежнему писали о необходимости реформы:
Ознакомительная версия.
