Отче наш, сущий на небесах! да святится имя Твое; да приидет Царствие Твое; да будет воля Твоя и на земле, как на небе; хлеб наш насущный подавай нам на каждый день; и прости нам грехи наши, ибо и мы прощаем всякому должнику нашему; и не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого.
Это стремление писцов приводить в соответствие отрывки евангелий наблюдается повсюду. Всякий раз, когда в разных евангелиях появлялся один и тот же сюжет, кто‑нибудь из переписчиков обязательно добивался, чтобы этот сюжет был изложен одинаково, и устранял разночтения движением пера.
На переписчиков оказывали влияние не только параллельные места, но и типичные для того времени традиции устной передачи преданий об Иисусе. Мы уже видели последствия этого влияния, рассматривая эпизод с женщиной, взятой в прелюбодеянии, и последние двенадцать стихов Евангелия от Марка. Менее значительные примеры тоже свидетельствуют о том, как тексты евангелий менялись под действием устных традиций. Примечательна история из Ин 5, в которой рассказывается, как Иисус исцелил больного у купальни Вифезда. В начале читателю сообщают, что возле купальни ждало много больных, слепых, хромых, иссохших, из которых Иисус выбрал для исцеления человека, болевшего уже тридцать восемь лет. На вопрос Иисуса, хочет ли он выздороветь, этот человек отвечал, что некому опустить его в купальню, поэтому каждый раз, «когда возмутится вода», кто‑то успевает сойти в нее первым.
В самых ранних и полных манускриптах нет объяснений, зачем этому больному понадобилось опускаться в купальню, когда возмутится вода, но устная традиция восполнила этот пробел, в итоге многие более поздние манускрипты были дополнены стихами 3–4. Из них мы узнаем, что «Ангел Господень по временам сходил в купальню и возмущал воду, и кто первый входил в нее по возмущении воды, тот выздоравливал»[65]. Приятный штрих и к без того интригующей истории.
Продолжать разговор о фрагментах текста Нового Завета, которые подверглись случайному или преднамеренному изменению, можно почти до бесконечности. Как уже было сказано, подобные примеры исчисляются не сотнями, а тысячами. Однако приведенных здесь примеров достаточно для подкрепления основного вывода: в имеющихся у нас манускриптах масса разночтений, авторы которых — переписчики священных текстов. В начале христианской эпохи многие писцы были дилетантами, поэтому отличались большей склонностью к правке копируемого текста — или были более подвержены непреднамеренным изменениям, чем писцы более поздних периодов, среди которых с IV века преобладали профессионалы.
Понимать, к каким изменениям, как случайным, так и преднамеренным, были склонны переписчики, важно, чтобы успешнее выявлять такие изменения и сразу отметать часть домыслов, решая, какой вариант текста представляет собой измененную, а какой — наиболее раннюю форму. Необходимо также понимать, как современные ученые разрабатывают методы принятия подобных решений. В следующей главе мы проследим часть этого долгого пути начиная с времен Джона Милла и заканчивая современностью и рассмотрим существующие методы реконструкции текста Нового Завета и выявления в нем изменений, сделанных в процессе переписывания.
4. Поиск первоисточников. Методы и открытия
Как мы уже видели, задолго до публикации Миллом издания греческого Нового Завета с перечислением тридцати тысяч мест, где между сохранившимися источниками есть разночтения, кое‑кто из ученых (таких было немного) признавал проблематику этого христианского текста. Уже во II веке языческий критик Цельс утверждал, что изменить Священное Писание христианам было так же легко, как пить во время запоя; его противник Ориген говорил о «великом множестве» различий между рукописями евангелий; спустя почти столетие папа римский Дамасий был обеспокоен разночтениями в латинских манускриптах, которые предоставил Иерониму для работы над унифицированным переводом; самому Иерониму пришлось сравнивать многочисленные копии текста на греческом и латинском языках, чтобы выбрать тот, что, по его мнению, мог быть изначально написан авторами.
Однако проблема оставалась неявной на протяжении всего периода Средневековья и вплоть до XVII века, после чего Милл и остальные взялись за нее всерьез[66]. Пока Милл собирал материал для своего знаменательного издания 1707 года, над текстологическими вопросами Нового Завета прилежно трудился еще один ученый, но не англичанин, а француз, и не протестант, а католик. Более того, он придерживался именно тех взглядов, которые, как опасались многие английские протестанты, могли возникнуть в результате тщательного анализа текста Нового Завета, а именно — масштабных разночтений, свидетельствующих о том, что христианская вера не может опираться исключительно на Писание (догмат sola scriptura протестантской Реформации), так как его текст изменчив и недостоверен. Согласно этим взглядам, правы католики — в том, что вере требуется апостольское предание, хранимое (Католической) церковью. Этим французом, изложившим свои мысли в ряде значительных публикаций, был Ришар Симон (1638–1712).
Ришар Симон занимался в основном текстами на древнееврейском, но был хорошо знаком с текстуальными традициями и Ветхого, и Нового Заветов. Его магистерская диссертация «Критическая история текста Нового Завета» появилась в 1689 году, когда Милл еще продолжал поиски разночтений в текстах. Милл ознакомился с этой диссертацией и во вступительном слове к своему изданию 1707 года отдал должное учености автора, признал, что немало почерпнул из его труда, но не согласился с некоторыми богословскими выводами.
Книга Симона посвящена не выявлению всех возможных вариантов текста, а обсуждению текстовых разночтений в рукописной традиции с целью показать неопределенность текста в некоторых местах, а кое — где сделать вывод о превосходстве латинской Библии, по — прежнему пользующейся авторитетом у католических богословов. С важнейшими текстовыми проблемами Симон был знаком не понаслышке. Например, он подробно обсуждал ряд вопросов, которые мы уже успели рассмотреть в этой книге — историю женщины, взятой в прелюбодеянии, последние двенадцать стихов Евангелия от Марка, Comma Johanneum, служащую подтверждением догмата о Троице. На протяжении всей этой дискуссии он стремился показать, что текст, способный служить основой для богословских рассуждений, предоставил церкви не кто иной, как Иероним. Как пишет Симон в предисловии к первой части своего труда,
Святой Иероним оказал Церкви немалую услугу тем, что выправил и отредактировал древние копии на латыни в строжайшем соответствии с законами критики. Наша цель — продемонстрировать это в данной работе и доказать, что большинство древнегреческих экземпляров Нового Завета отнюдь не являются наилучшими, так как они приведены в соответствие с теми латинскими копиями, которые святой Иероним счел неудовлетворительными и нуждающимися в исправлении[67].
С этим хитроумным логическим построением мы уже сталкивались: древнейшие греческие манускрипты ненадежны потому, что именно они были теми самыми неточными копиями, которые Иерониму пришлось редактировать, чтобы получить качественный текст; сохранившиеся греческие рукописи создавались до Иеронима, следовательно, несмотря на то что они являются наиболее ранними, доверия не внушают.
Но какими бы продуманными ни были эти доводы, они так и не получили широкой поддержки текстологов. По сути дела, это просто заявление о том, что древнейшим из уцелевших манускриптов доверять нельзя, а переработанной версии тех же манускриптов — можно. Но чем руководствовался Иероним, редактируя текст? Более ранними рукописями. Даже он доверял копиям текстов, появившихся раньше по времени. И если мы не последуем его примеру, то сделаем гигантский шаг назад — несмотря на многообразие текстовых традиций в первые века христианства.
Так или иначе, Симон, отстаивая свою точку зрения, утверждает, что все манускрипты содержат изменения в тексте, но греческие — в особенности (здесь мы имеем дело с новой полемикой «истинной» церкви, направленной против «греческих схизматиков»).
В наше время не найдется ни единой копии Нового Завета, будь то греческой, латинской, сирийской или арабской, которую с полным правом можно было бы назвать достоверной, так как нет текста, абсолютно не содержащего добавлений, на каком бы языке он ни был написан. Я мог бы также поручиться, что греческие писцы чересчур вольно обращались с копиями, которые переписывали, что будет доказано далее[68].
