или, по крайней мере, так, что стало ясно их бессилие перед лицом Божественного. Во второй раз, как будто не слыша, как будто не зная этого сам и с самого начала, Иисус спросил народ: кого вы ищете?
Если бы народ действительно упал в обморок, то все равно было бы милостью, если бы Он снова спросил, кого они ищут, так как Он прекрасно знал их намерения и, если бы хотел сделать это именно так, Ему оставалось бы только отдать Себя в их руки. Но это только притворство, что Иисус хочет знать, где Он находится и действительно ли это те люди, которые Его ищут: повторный вопрос скорее призван выразить внутреннюю радость сердца от контраста между Его спокойствием и смущением и бессилием приспешников — внутреннюю радость, которой так радуется только евангелист, тот самый евангелист, который сформировал и первый вопрос, и всю ситуацию. Иисус, как казалось достойным только четвертого, не должен был быть взят в плен силой гонителями, но как с самого начала Он всегда представлял Свои страдания как добровольно принятые на Себя, так и теперь, когда настал час, Он должен был поступить совершенно свободно и отдать Себя в руки врагов. Но как в прошлом, когда ему угрожала опасность, нападения врагов пресекались, и даже рука, уже готовая нанести удар, останавливалась, потому что час еще не наступил, так и здесь Божественная сила должна была в последний раз еще раз вмешаться, поразить врагов и сделать их бессильными, т. е. посреди всех стремлений враг должен быть сделан бессильным. То есть евангелист не заметил, что не вовремя пустил в ход свой и без того крайне неудачный прагматизм, так как очень хотел закрепить силу и величие Господа против всех сомнений. Ведь если обычно удар откладывался, потому что час еще не наступил, то, по крайней мере, было бы очень несвоевременной тратой божественной чудесной силы, чтобы снова парализовать врагов, когда час действительно наступил.
Вопрос о том, является ли рассказ Марка настолько же историчным, насколько и простым, не является ли поцелуй Иуды фиктивным из-за контраста, будет решен, когда будет вынесен окончательный вердикт по всей этой части «Страстей». Лука уже не просто сообщает о контрасте, он осмысливает его, вкладывая рефрен в уста Иисуса: Иуда, поцелуем ли ты предаешь Сына Человеческого? А Матфей превращает эту рефлексию в общую, заставляя Иисуса просто спросить: Друг, зачем ты пришел?
Согласно сообщению Марка, с предателем пришла только группа, посланная первосвященниками, книжниками и старейшинами. То же самое сообщает Матфей, аналогично, по крайней мере, в начале Лука, если он говорит только о толпе. Четвертый же выделяет из этой толпы, которую Иуда взял у слуг фарисеев и первосвященников, римскую когорту, пришедшую под началом их предводителя, т. е. Четвертый послал эту когорту на битву по своей собственной власти, чтобы немедленно вызвать иудейскую и римскую власть против Господа. Целая когорта! Но Четвертый не знает человеческой меры: одним фунтом нарда Мария умащает ноги Господа, ста фунтами благовоний бальзамируется тело Иисуса! Но жрецы не могли так легко, как евангелист, приказывать римлянам, они еще не привлекли Пилата к своему делу, и сделают это только на следующий день. Лука наделил четвертого человека этими воинственными идеями. Ибо хотя Лука сначала говорит только о толпе, но когда он хочет перечислить тех, кому Иисус в момент своего заключения сказал слова: «как против разбойника, вы с мечами и шестами» — о которых, к тому же, Лука ничего не говорил раньше, о них упоминает только Марк? Когда я ежедневно учил с вами в храме, вы не подняли на меня руки», Лука вдруг созвал первосвященников и старейшин, создал храмовое войско и созвал своих военачальников, чтобы и они могли услышать обличение Иисуса. Последние также должны были услышать его, так как их войско было занято в храме.
Лука обиделся на то, что эти слова должны быть обращены к подчиненным и безвольным слугам — как это изображает Марк, которому следует и Матфей, — он правильно увидел, что эти слова на самом деле являются упреком против священников и истинных врагов, но он плохо помог себе, когда заставил первосвященников, старейшин и генералов храмового войска вырасти из земли.
В этой сцене, которую он уже переполнил повторным вопросом Иисуса, четвертый человек не мог привести этот упрек, он опускает его и приводит позже в другой форме. Первосвященник Аннас на первом ночном допросе спрашивает Иисуса о Его учениках и Его учении, и Иисус отвечает: Я свободно говорил миру; Я всегда учил в синагоге и в храме, где мы благодарим за археологическое учение; первосвященник также примет его с благодарностью! все иудеи собираются вместе, а втайне Я ничего не говорил.
Марк не обратил внимания на неудобство, которое Лука пытался устранить еще большим. Его внимание было направлено скорее на то, чтобы читатели не упустили противоречия между публичным и свободным появлением Иисуса и тем тайным способом, которым враги теперь привели Его в свою власть, — и опять-таки только для того, чтобы читатели поняли, что поразительное событие, случившееся в этот момент, произошло по божественному совету и под руководством высшей необходимости, он позволяет Иисусу коротко добавить к этому упреку: «но чтобы исполнились Писания! Лука развил эту реплику и вместо краткой ссылки на Писание вложил в уста Господа слова: «Но это ваш час и власть тьмы». Матфей превратил то, что Марк передает как слова Иисуса, в свой рефрен: «Все это случилось для того, чтобы исполнились писания пророков». Для этого, когда смелый ученик должен был получить упрек, он заставляет Господа заранее сказать: «Как бы иначе исполнились писания, что так должно быть?», а именно: «Неужели ты думаешь, что Я не могу в эту минуту еще просить Отца, и Он даст Мне более двенадцати легионов Ангелов, чтобы повелевать Мне?» Иисус должен был сказать это заранее, чтобы читатель полностью убедился в Его возвышенности над столкновением и в Его свободном подчинении ему.
Теперь о храбреце! Марк, которого интересует только контраст со свободной капитуляцией Иисуса, говорит об этом храбреце, что только один из прохожих выхватил меч, ударил слугу первосвященника и отрубил ему ухо. Лука, который уже не говорит о том, что этот инцидент является лишь иллюстрацией к противоположному поведению Иисуса, позволяет Господу исцелить раненого, которому не отрезали ухо, а только ударили. Матфей, который, как и Лука, более подробно описывает храбреца как одного из приближенных Иисуса, допускает отсечение уха без шанса на спасение, поскольку у него нет
