Не надо надеждой на чудо отменять свой собственный труд.
Можно ли представить себе священника, который, приступая к строительству храма, отклоняет необходимость получения им хотя бы базовых представлений о строительных технологиях ссылкой на то, что «Господь Сам созиждет Свой дом и сохранит его»? А те семинаристы, что не видят смысла в миссионерских усилиях, неужто столь же благочестиво-равнодушны к урокам по финансовой дисциплине? Неужто и финансовые отчеты они будут составлять «как Бог на душу положит»?
ПРАВОСЛАВНЫЕ ИЛИ ПРАВОСКУЛЯЩИЕ?
...Думается, что не столько они молятся, сколько тихо анафематствуют.
Михаил Булгаков. Киев-город
О грустных глазах наших прихожан знают все. Шила в мешке не утаишь: в нашей Церкви произошла «революция бассет-хаундов». Это такая собачка с вечно-грустными большими еврейскими газами...
Отчего-то в 90-х годах, на исходе XX столетия, уже выйдя из полосы гонений, мы где-то потеряли Православие. Произошла революция унылых пессимистов. «Ферапонтов» дух явно оттеснил дух «Зосимов» (если говорить терминами «Братьев Карамазовых»). Серафимово Православие, умеющее радоваться Богу, Пасхе и человеку, стало редкостью.
Греческое слово «ортодоксия» имеет два смысла: правоверие и право-прославление. Можно быть правоверным и неправославным. Быть православным — значит стяжать умение правильно славить Господа, жить молитвой, радоваться ей.
Есть три типа молитвы. Самый распространенный и самый низкий — просительный. Почему самый низкий? Потому что просить Бога может даже атеист. Я помню свою первую молитву в жизни, когда я был еще юным пионером и атеистом: «Господи, хоть бы учительница заболела!»
Вторая молитва, более высокая, — благодарственная: «Господи, благодарю Тебя за те дары, что Ты мне дал». Здесь память о Боге уже начинает теснить заботу о себе, любимом. Такая молитва встречается гораздо реже просьб. В Евангелии сказано, что только один из десяти исцеленных Христом прокаженных вернулся благодарить (Лк. 17). Но и в просительной молитве, и в благодарственной «я» на первом месте, Бог — на втором.
А вот третья, славословящая, молитва бескорыстна. Но главное в ней то, что ее нельзя творить вдали от Бога. Просить Бога можно из греховного и мрачного далека: «Из глубины воззвах к Тебе, Господи». Но славословить Бога можно только внутри Бога. Славить Бога, петь может только сердце, которого Господь уже коснулся.
В Евангелии мы видим два случая, когда люди не просят Бога и не благодарят, а именно радуются Ему: при встрече апостолов с воскресшим Спасителем «горело... в нас сердце наше» (Лк. 24, 32). И так же было на Фаворе: «Господи, хорошо нам здесь быть» (Мф. 17, 4). Вот эта радость встречи — это и исток Православия, и его цель.
С другой стороны, еще с апостольских времен известно и обратное: «Молитва печального человека не имеет силы восходить к престолу Божию» (Ерм. Пастырь. Заповедь, 5,10). «Нельзя верить, стиснув зубы: это очень ненадежно и это оскорбление Господу... Великий подвиг сейчас — сохранить веру, и не угрюмую, точно загнанную в какой-то подвижнический тупик, а веру-любовь, любящую веру, веру, веселящуюся о своем Христе».
У Иоанна Лествичника есть упоминание о людях, которые «одержимы бесом печали» (Лествица, 5,29). А преподобный Серафим Саровский говорил, что «как больной виден по цвету лица,так обладаемый страстию обличается от печали». И напротив, «Волю же Божью узнать легко по следующему признаку: если после молитвы, после серьезных размышлений Вы не чувствуете тяготы, печали, отвращения к делу, а чувствуете себя легко, с улыбкой, с легким сердцем помышляете о предлагаемом Вам деле, то — явный признак, что оно не против воли Божией» — делился своим опытом улыбки св. Николай Японский.
В годы моей семинаристской учебы я водил экскурсии по Троице-Сергиевой Лавре. Официальные светско-советские экскурсоводы рассказывали историю монастыря так, как будто это была история какого-то строительно-монтажного управления: «Этот храм построен тогда-то; высота колокольни такая-то». Я же старался познакомить именно с монастырем, с людьми. И в конце такого дня я потом не раз спрашивал своих гостей: «Скажите, а что для вас было самым неожиданным из того, что вы сегодня увидели и услышали?» И очень многие люди, для которых тот день был днем первого соприкосновения с Церковью, по раздумье отвечали: «А знаешь, самым неожиданным оказалось то, что монахи — это, оказывается, радостные люди».
В те времена Лавра действительно была уникальнейшим местом на земле по концентрации счастливых людей на квадратный километр территории. Такая светлая, спокойная радость была в тогдашних монахах... И в самом деле — «Блажени людие, ведущие воскликновение» (Пс. 88,16).
Вот аналогичное воспоминание патриарха Кирилла: «Лет шести-семи от роду я был привезен родителями в Псково-Печерский монастырь к известному в то время старцу Симеону. Помню, я страшно боялся этого старца, его кельи. Но вот повели меня к нему, в высеченную в горе келью близ Успенского собора. Войдя в помещение с маленьким окошечком, я увидел выходящего мне навстречу из другой комнаты старичка в светлом подрясничке. Этот человек словно светился, знаете, как будто солнце заглянуло в тень. Радостным, веселым, светящимся был старец Симеон, и это теплое воспоминание о встрече с ним я сохраню до конца своих дней. Тогда я сказал себе, что это, наверное, и есть святой человек. Христианство — это вечная радость, но не нарочитая стодолларовая улыбка, а неоскудевающее радование о Господе и мире Божием. Прямо противоположный и значительно более распространенный случай — одежда в черно-серо-коричневой гамме, мрачное выражение лица, ни тени улыбки. Какое радование, разве это можно верующему человеку? У меня есть родственница, которая меня по телефону все корит: «Почему ты улыбаешься, выступая по телевидению? Архиерею не полагается улыбаться». Это глубоко ошибочное представление о том, каким должен быть облик христианина. Взгляд верующего человека на жизнь отличается спокойствием и мудростью, а вера сообщает внутреннюю радость. У верующего во Христа нет причины посыпать главу пеплом. Мы должны быть свободны от необходимости соответствовать ложному, фарисейскому пониманию благообразия. Равным образом не следует и приходящих в Церковь молодых людей ставить в жесткие ограничивающие рамки: отныне одеваться следует так, а не иначе, о веселье и радости надо забыть, от занятий спортом отказаться, светскую музыку больше не слушать. Потому что, сковывая всеми возможными способами свободу движения вновь пришедших братьев и сестер, мы не только совершаем недопустимое и неразумное насилие над их волей, но и собственными руками отталкиваем от Церкви людей, ищущих Христовой Истины. И чем мы в этом случае лучше иудейских законников, возлагавших на свой народ «бремена неудобоносимые» (Лк. 11, 46)? Христос сказал им: «Вы — как гробы скрытые, над которыми люди ходят и не знают того» (Лк. 11,44). Да не прозвучат и над нашими главами таковые словеса в час великого суда наших дел».
Сегодня же, заходя в новый монастырь, я прежде всего заглядываю в глаза монахам: не поселилась ли там застывшая мировая печаль. Если да — значит, в этой обители людей не обнадеживают, а пугают. О таких монастырях приходские священники, напутствуя туда своих прихожан на паломничество, предупреждают: к святыням приложись, а монахов не слушай!
Так почему же сегодня уставным выражением лица у слишком заметной части наших прихожан считаются тоскливые глаза бассет-хаунда? Почему столь мрачны стали наши одежды? Один из знаков катастрофы, которая с нами произошла, это революция в церковно-национальном костюме (национальный костюм и церковное платье для меня одно и то же, ибо с нацией можно встретиться только в храме, а не в метро). Если в былые века женщины одевали в храм самые яркие, самые сарафанистые платья, то сегодня, напротив, преобладают черно-коричневые тона. А где знаменитые «белые платочки»? Сравните фотографии церковных служб 50-летней давности и современную картину. Именно белых платочков в храмах стало меньше. Темные цвета стали основными. Верный знак перемены религиозной психологии.
Однажды меня потрясло письмо Блаженного Августина. Он жестко выговаривает одной своей прихожанке — Экдиции — за то, что та при живом муже стала носить черную одежду вдовы. Такой выговор означает, что в православных храмах пятого столетия по одежде можно было опознать: это — девица, это мужняя жена, а это — вдовица. Но в наших храмах, судя по одежде, теперь все вдовицы. Начиная с трехлетнего возраста!
Однотонно мрачный стиль наших церковных одежд означает, что ушла культура праздника. И это катастрофа не меньшая, чем демографическая. Ушло радостное переживание народом своей веры. «И дам этому народу сердце, иссушенное печалью, взор унылый и потухший, душу, снедаемую скорбью...» (Втор. 28,65; перевод с греческого).
