одна его страница, — более того, не заимствована, а из которого неявно взята только предпосылка этой страницы. Те женщины из Матфея подходят к Иисусу и поклоняются Ему, обнимая Его ноги.
Иисус у Матфея вовсе не запрещает им поклоняться, а лишь говорит, чтобы они не боялись и не медлили, а скорее принесли благую весть ученикам.
У Луки Иисус появляется посреди спешащих в Иерусалим людей, взывает к ним: «Мир!», а когда они пугаются, показывает им Свои раны со словами: «Прикоснитесь ко Мне и увидьте!».
Из этого Четвертый сделал рассказ о том, что Иисус появляется поздно вечером, в тот же день, при закрытых дверях, внезапно среди учеников, призывая их к миру и показывая им свои раны. Но контрасты! Контрасты! Вот чего хочет Четвертый. Поэтому на этот раз он лишь позволяет Господу дышать на учеников и через это дуновение дарует им Духа, как в Евангелии от Луки по тому же поводу обещает им силу свыше и тем самым одновременно дает им силу прощения грехов.
Но контрасты, контрасты! Фома на этот раз не присутствовал. Поэтому через восемь дней, поскольку Фома за это время оказался неверующим по сведениям своих братьев, Иисус должен был явиться еще раз, дабы восполнить ранее упущенную возможность ощупывания, и Фома получил желанную возможность ощупать Воскресшего. Бедный Фома! Как он страдал до сих пор!
Но Лука, однако, также говорит нам, что Иисус ел, чтобы доказать Свою реальность? Терпение! Разве Четвертый не читал в трудах Марка и Матфея, что Иисус встретился с учениками в Галилее? Терпение! Четвертый, кажется, заканчивает свой эпос сразу после отрывка из Фомы, когда говорит: «И еще много других знамений сотворил Иисус пред учениками, о которых не написано в книге сей; но сие написано для того, чтобы вы уверовали, что Иисус есть Христос, Сын Божий, и чтобы вы веровали и жили во имя Его». Четвертый был нетерпелив: к изречению «Блаженны невидящие и верующие» он слишком скоро присовокупил этот рефрен; он — как мы привыкли к нему — предусмотрел продолжение в своей тягостной и бессвязной манере. Но, конечно же, величайшие богословы доказали, что С. 21 неаутентичен и написан более поздней рукой? С другой стороны, мы доказали, откуда Четвертый брал материал: из своего воображения и из трудов синоптистов. Мы видели, что он везде копировал Луку. Если бы мы вычеркнули как неаутентичное то, что было заимствовано у Луки, то это Евангелие пришлось бы перечеркнуть с самого начала, — от допроса Крестителя до конца, — огромной чертой, и нам не пришлось бы жаловаться на потерю. Теперь он пишет и то, что еще не было записано: из послушания Марка и Матфея он разрешает Господу есть с учениками, позволяя Ему предстать перед учениками в Галилее. Он заставляет его предстать перед ними на Галилейском море, потому что считает возможным использовать здесь рассказ Луки о рыболовном промысле Петра; он использует эту возможность, чтобы возложить на Петра должность главного пастыря, потому что читает у Луки, что Петр должен укреплять и подкреплять своих братьев; он включает это возложение на Петра сюда, потому что это показалось ему подходящим завершением его труда и закладкой камня в основание здания церкви, потому что он, наконец, смог ввести здесь сюжет, который позволил ему упомянуть «другого ученика» и убедиться, что он написал Евангелие сердца.
Указывать на то, насколько бесформенными и нечеловеческими стали элементы первоначального повествования под рукой Четвертого, уже не стоит, поскольку мы уже доказали, насколько бессодержательны и туманны все эти элементы уже в повествовании Луки. Во что же они превратились под рукой Четвертого! Ученики, среди которых были Петр и два сына Зеведеевых, провели ночь, напрасно забрасывая сети в озеро: и вот Иисус стоит на берегу! На берегу! Они не знают Его, как и ученики в Эммаусе, и Он спрашивает их: «Дети, вам нечего есть?» Нет! Мы отворачиваемся от него на веки вечные!
Остается только вопрос, кто же тот «другой», тот любимый ученик, который написал Евангелие? Это не Иоанн! Он скрыт среди «двух других», которых Четвертый упоминает рядом с сыновьями Зеведеевыми. Конечно, лучше бы Четвертый был бы настолько умен, что не стал бы упоминать двух Зеведеев в этой связи и рядом с безымянным, — если бы перед ним было открыто писание Луки, если бы он прочитал здесь имена двух Зеведеев и если бы он хотел, чтобы Иоанна считали любимым учеником и автором Евангелия. В тот поздний период, когда писал Четвертый, во всем мире среди верующих было известно, кто такие Зеведеи, и Четвертый не сумел ни на мгновенье подумать об этом? Невероятно!
Но действительно ли он написал последние стихи своего Писания? Не является ли утверждение о том, — что Иисус совершил столько дел, то если бы они были описаны, мир не вместил бы всех книг, — слишком ярким повторением предыдущего утверждения, что Иисус совершил много других знамений? Это скорее преувеличенное повторение, которое может относиться только к Четвертому, иначе пришлось бы опровергать всю нашу предыдущую работу! Но он говорит: «и мы знаем, что свидетельство Его истинно». И что же? Разве не говорит он мгновение спустя: «Я имею в виду, что мир не стал бы выдумывать эти книги». Такие гиперболы любит Четвертый, и именно Четвертый, как мы уже видели выше, C. 19, 35, умеет так прекрасно выставлять на показ самого себя. В этом, как и во всем остальном, он неумелый позер, потому и преувеличивает без меры.
Второй — не Андрей, как думает Люзельбергер, который вместе с неназванным человеком также первым последовал за Иисусом. Четвертый был настолько умен, что понял: если Андрей был знаком с первосвященником Анной, то и Петр был знаком с ним, и ему не нужно было приходить во дворец Анны через посредничество таинственного другого. Другой — это скорее безымянный рядом с Андреем, и с усердием Четвертый сразу же позволил великому неизвестному появиться в первый раз, когда он представляет учеников Иисуса.
Так кто же он? Это было бы прекрасным завершением нашей критики, если бы мы поддались искушению строить гипотезы в воздухе.
Но прежде, чем заходить так далеко, необходимо, чтобы борьба между безымянным и Петром в этом Евангелии была более человечной, более продолжительной и вообще прорабатывалась только до более определенного образа. Несомненно, Четвертый хочет возвысить своего безымянного, представляя его как опасного соперника Петра, который даже часто побеждает. Но что это за битва и вокруг чего она разворачивается! Они мчатся к
