его поэзия и которого он находил в древних преданиях о святых (в Фоме Бекете, в Юлиании Норвичской, словами которой кончаются «Четыре квартета»), но, вероятно, не встречал в жизни. Здесь, во владыке, он увидел бы наяву то «состояние окончательной простоты»,
a condition of complete simplicity, которого взыскала его поэзия и мысль.
Я не стану комментировать общие мысли «Элиотовских лекций» о красоте и уродстве: они говорят с читателем сами, и в них больше неожиданного, чем можно себе представить. Я позволила себе только дополнить эти беседы тем, что в них прямо не сказано. А из того, что сказано, приведу слова владыки Антония из последней лекции: они о связи того мужества, того трагического героизма, который мы вспоминали в связи с Элиотом, – и красоты: «…мы должны быть готовы столкнуться лицом к лицу с тем, о чем я уже говорил, – с жизнью как хаосом, с таинственной реальностью, полной возможностей, несущей в себе потенциал возможностей, которые еще не проявились и которые, когда проявятся, могут напугать нас, если мы не готовы вырасти в их меру. И в этом смысле как красота, так и уродство требуют от нас величия: мы не сможем смотреть в лицо уродства, пока не дорастем до его уровня, пока не будем готовы посмотреть на него с дерзновением, с готовностью бороться не на жизнь, а на смерть, но не мириться с поражением и унижением». В этом непримиримом требовании величия, как это ни покажется странно, и есть та «бесконечность смирения», о которой думал Т. С. Элиот. Здесь в каком-то смысле заключен ответ на слова Великого Инквизитора Достоевского, которыми тот укоряет Христа: «Ты переоценил человека». – «Ты верно оценил человека: он задуман великим. Но для нас Твой замысел бесконечно труден. У нас нет ничего, чтобы осуществить этот замысел: только надежда на Твою помощь».
Лекция 1
Красота и смысл [5]
По тому, как меня представили, достаточно очевидно, что у меня нет никакого права говорить о Т. С. Элиоте [6]. Единственное, что меня связывает с ним, это разговор с одним православным священником несколько лет назад. Он зашел в мою комнату с книгой в руке, строго посмотрел на меня и произнес: «Я принес вам книгу, в которой описано то, что произойдет с вами» – и подарил мне «Убийство в соборе» Т.С.Элиота. Я все еще жду исполнения его пророчества, и та беседа – единственное основание для моего выступления здесь. Кроме того, меня интересуют поэзия и красота, прежде всего потому, что для меня красота – это имя Божие, и здесь я соглашусь с моим другом, который однажды, много лет назад, сказал: «Когда Бог смотрит на человека, Он видит в нем не добродетели или достижения, которых может и не быть, но ту красоту, которую ничто не может уничтожить». Поэтому, в моем понимании, предельный смысл вещей можно определить как красоту – или, наоборот, как уродство.
Я бы хотел говорить о смысле, потому что, независимо от того, осознаем мы это или нет, мы связаны с окружающим миром только в той степени, в которой он несет для нас какой-либо смысл. Невозможно иметь связь с тем, что не имеет для нас никакого смысла, никакого значения. Это можно сравнить с языком: когда мы слышим речь на языке, которого не знаем, через некоторое время, когда мы перестаем слушать его мелодию, мы отключаемся. Поэтому я буду говорить о красоте как высшем откровении творения и Творца и о смысле как неотъемлемой части жизни во всех ее выражениях, который тоже является существенным элементом красоты.
Выражение смысла может составлять центр поэзии и других видов искусства. Поэт (и мы можем вспомнить, что по-гречески «поэт» – это творец, создатель) – это человек, чье призвание – передавать смысл, извлекать смысл из окружающего мира, раскрывать для нас глубину и значение вещей, которые большинство из нас не способны увидеть и еще чаще не способны выразить. Смысл можно передавать разными способами: не только через поэзию – через слова, ритм, звуки; не только через музыку. Есть множество способов, как этот смысл доходит до нас. И я могу дать вам несколько примеров. В одной из книг французского поэта Виктора Гюго есть страница, на которой стоит дата, а после нее – многоточие. В этот день он пережил такую утрату, которую невозможно было выразить словами [7]. Ни один звук, ни одна мелодия не могли ее передать; она могла быть выражена только в молчании. Эта пустая страница выражает смысл в такой же степени, в какой он может быть выражен словами, и даже лучше, чем любые слова.
Есть рассказ из истории Востока о персидском царе, который потерпел поражение от соседнего государства. Его взяли в плен вместе с сыновьями, многочисленными членами его семьи и друзьями. Победители приговорили их к смертной казни у него на глазах. Царь горько оплакивал их, но в момент, когда казнили его сына, он не мог пролить ни одной слезы. И тогда, глядя на него, его враг сказал: «Как велико должно быть горе, которое даже и слезы не находит для своего облегчения».
Это пример такого молчания, когда единственной возможностью выражения остается только безмолвие, только застывшая неподвижность сдержанной скорби может выразить то, что не способно передать слово.
Несколько лет назад кто-то пересказал мне небольшое стихотворение Леонарда Коэна [8]. Я не помню его наизусть, но звучало оно примерно так:
Когда сижу с тобою рядом
В молчании, ты говоришь мне иногда:
«Прекрасно… Как в поэзии…»
О, как я жду тот день,
Когда, прочтя мой стих, ты скажешь:
«Как он прекрасен! Как молчание…»
Я хочу подчеркнуть значение молчания, неподвижности как способов передать смысл в ситуации, когда он не может быть выражен в словах, звуках, движениях, потому что это очень показательно: насколько важно найти подходящий способ, чтобы донести смысл.
Иначе невозможно понять те примеры, которые я привел.
Мы извлекаем смысл из самых разных сторон жизни. Но восприятие смысла в большой степени зависит от нашего умения видеть, слышать, воспринимать и осмыслять наш собственный опыт. Мы активные участники как восприятия смысла, так и его выражения, потому что, если мы слишком примитивны (в худшем смысле слова), если мы не способны отозваться на то послание, которое получаем или которое не способны даже уловить в том, что происходит с нами, тогда мы не видим никакого
