краю узор пустила, и вышли носки на диво хороши. Полюбовалась на свою работу, рукой пригладила. Славный подарок для дочери старшей, что в соседней деревне живёт! В воскресенье приедет мать навестить – и получит обновку.
Так подумала Дарья, глянула ещё раз на носки и понесла в сундук прятать. Да только вдруг засвербело в сердце, заныло: жалко стало носков. Она и сама не прочь такие иметь – вон, зима суровая выдалась, а валенки на голую ногу не наденешь. «Себе оставлю, – решила, – а Василисе новые свяжу, благо, шерсти вдоволь». Сказано – сделано, спрятала для себя. И пошла в коровник убираться. Сена набросала, воды налила, навоз сгребла в кучу. Да всё носки покоя не дают. Другие связать можно, а вдруг до воскресенья не успеет? Приедет дочь, а матери и порадовать её нечем…
У ворот раздался стук.
– Добрые люди, впустите странницу!
Кинулась Дарья отворять, смотрит: стоит женщина пожилая, вся обтрёпанная, уставшая, на монашку похожа.
– Входи, входи, сестрица, угостись, чем Бог послал.
Ввела странницу в дом, усадила и давай потчевать. А потом наклонилась как-то и видит: сапоги на той старые, уж и развалились.
– Да как же ты в этаких сапожищах ходишь? – спросила. – Чай, ноги промёрзли?
– Промёрзли, да что же делать? Других у меня нет.
Подумала Дарья и пошла в чулан – там, на полке, старые мужнины валенки стояли. Взяла и подаёт женщине:
– Вот, они хоть и большие, а всё не в старых сапогах.
И пока странница разувалась, налила воды в таз, кипятку плеснула, рукой попробовала: не горячо? И начала гостье ноги мыть. Та смутилась:
– Не надо, я и сама могу.
Да только Дарья уже осторожно помыла левую ногу и за правую принялась. Осушила мягким полотенцем, думает: чем же ноги-то обернуть? И вспомнила про носки. Кинулась было к сундуку – но опять засвербело, заныло, до сундука не дошла, онучи с веревки сняла – и подаёт женщине. Обула её, накормила, показывает на лавку:
– Ляг, отдохни, а мне ещё надо снег убрать.
Вышла во двор, села на приступок и давай себя укорять: «Что ж ты, такая-рассякая, носков божьей страннице пожалела? Она б за тебя молиться стала, да не всё ли равно? Ты и побогаче, и покрепче: свяжешь себе не одну пару!» Так говорит, но только подумает про носки – и жалко до слёз. Понимает Дарья, что крутит её лукавый, а побороть себя не может.
Вечер настал. Странница отдохнула и дальше идти собралась.
– Куда ж ты пойдёшь на ночь глядя? – удивилась хозяйка. – Погости день иль два, чай, хлеба у нас достаточно.
Муж вернулся, на странницу поглядел, на свои валенки у той на ногах, хмыкнул, но ничего не сказал. Поужинал – и спать лёг. Только Дарье не спится. Всё носки вспоминает да хочет отдать. Вроде хочет, но не может. А потом чует: женщина на лавке крутится и вздыхает. Дарья задумалась, как нелегко той, почти босой, идти по мокрому снегу. Пожалела – и в сердце решила: завтра отдам. Успокоилась, задремала. Странница тоже притихла. А к Дарье опять бес приступил и нашёптывает: «Жалко!» И мутит душу, мутит. Слышит хозяйка: опять странница вздыхает, словно слышит Дарьины мучения.
Утро настало яркое, морозное. Позавтракали, женщина в путь собирается да и смотрит на Дарью, вроде чего-то ждёт. «Ах! – молвила Дарья в сердце. – Была не была!» И достала носки из сундука.
Просветлело лицо женщины, улыбнулась она и говорит:
– Как же так? Для себя вязала, а мне отдаёшь?
– Для себя вязала, – отвечала Дарья сердито, – да кому-то нужней.
И проводила странницу до ворот.
С лёгким сердцем в тот день работала Дарья, а к вечеру позабыла и про странницу, и про носки.
Да только Бог не забыл. В воскресенье приехала дочь, давай подарки доставать. И подаёт матери носки.
– Вот, матушка, на твою ногу связала.
Дарья гостинец взяла, стоит, улыбается.
– Что, мама? – спрашивает дочь.
– Уж больно хороши носки, – отвечает Дарья. – Не жалко отдавать?
Удивилась Василиса:
– Я три пары связала. Детям и тебе.
– Спасибо, родная.
И повернулась к окну. Вспомнила странницу, свои колебания, и как жадность её крутила. А потом глянула на образа и вдруг прошептала:
– «Давайте, и дастся вам: мерою доброю, утрясённою, нагнетённою и переполненною отсыплют вам в лоно ваше»…
Дочь растерялась, стоит, на мать смотрит.
– Да так, доченька, – молвила Дарья, – вспомнилось из Евангелия.
Тихо присела на лавку и с нежностью погладила носки.
Не отступай от меня
«Я расскажу тебе историю твоей жизни: так, как видел её я. Вы, люди, смотрите земными глазами, но я – небесное существо, и мой взгляд устроен иначе.
Я родился в дальних мирах, о которых не могу тебе поведать, это тайна, и множество раз сопровождал человеческие души в их странствии по земле. А потом появился ты, и я устремился к тебе, потому что твоё крохотное нежное тело требовало заботы, а душа нуждалась в воспитании.
Мы встретились в тот миг, когда священник вынимал тебя из купели. Стояла зима, в церкви было холодно, и руки его дрожали, а потому, передавая тебя крестной матери, он едва не уронил. Но я стоял рядом и подхватил тебя крыльями. Никто ничего не заметил, только на лице у крестного отца возникла улыбка, и он потом тихо сказал: «Ангел не дал ему упасть!» Но разве кто-то поверил?..
Ты рос беспокойным, и мать, спеленав тебя, оставляла одного: «Пусть покричит!» Но я не отходил ни на шаг. Я знал особые песни, и когда дом замирал, пел их тебе или рассказывал историю времён. Ты слушал. Ты уже тогда умел слушать, таинственно глядя на меня своими глазами. А потом засыпал.
Когда ты немного подрос, то любил забираться на крышу. «Не делай этого! – говорил я. – Спустись, это очень опасно!» Но ты был очень упрям и не прислушивался к моему голосу, который звучал внутри тебя самого.
Лет в десять ты едва не утонул. Это научило тебя осторожности. Вода в реке была слишком быстра, но тебе непременно хотелось купаться. Я мог бы удержать тебя за руку, но хотел, чтобы ты приобрёл нужный опыт. Ты хочешь сказать, что мог утонуть? Нет, ведь рядом был я. И поверь, что ни на мгновенье не сводил с тебя взгляда. Ты вышел из воды другим, более серьёзным, и долго сидел на берегу. Я тоже сидел рядом. Но ты не видел меня.
Что было дальше? Ты вырос. Помнишь ту девушку из соседнего села? Она была яркой,
