Ознакомительная версия.
Стержнем формирующейся идеологии оказалось представление о русском государе как Новом Константине, который должен наследовать императорский престол в Константинополе. Имя Константина Великого (306–337) стало символом и синонимом высшей власти в Восточно-Римской империи практически сразу после его кончины. Уже первые биографы Константина I стремились снять противоречия в истории реальной жизни императора с тем, чтобы сформировать образ идеального христианского правителя.
Особым предметом подражания для византийских монархов являлась деятельность Константина Великого как созидателя Церкви. Строительство храмов и обителей, победа над язычниками принесли ему славу равноапостольного государя. На рубеже XI–XII вв. Анна Комнина, описывая победу Алексея I (1081–1118) над манихеями, называла своего отца «равным самодержцу Константину или же… следующим после Константина апостолом и императором»[622]. Для латинских авторов эпохи крестовых походов Византийская империя – это государство, созданное Константином Великим. Вся политическая ситуация в столице ромеев накануне ее захвата крестоносцами в глазах Робера де Клари – борьба за «трон Константина»[623].
После создания Латинской империи и возникновения ряда государств, оспаривающих «византийское наследство», имя Константина Великого снова становится востребованным как аргумент в политическом и идейном противостоянии между ними.
Новым Константином назвал себя византийский император Андроник Палеолог ('Ανδρόνικος έν Χ[ριστ]ώ τώ Θ[ε]ώ πιστός βασιλεύς καί αύτοκρα'τωρ 'Ρωμαίων δυκας[624] ’Άγγβλος Κομμηνός ό Παλαιολδγος καί νέος Κωνσταντίνος) в надписи на иконе Богоматери, вложенной в Великую Лавру на Афоне. Запись не датирована. На левой стороне иконы стоит имя «Феодора, благочестивая августа Дукена Палеологиня» (Θεοδώρα ειίσεβεστατη αυγουστη δοιίκενα[625] ή ΠαΧαιολόγος (sic!))[626]. Мы полагаем, что речь идет, очевидно, об Андронике II (1282–1328) и его матери, супруге Михаила VIII (1239–1282), скончавшейся в 1303/1304 г.[627] Моливдовулы августы Феодоры с титулатурой, идентичной надписи на иконе, изданы Н. П. Лихачевым[628].
В поствизантийский период образ основателя Нового Рима вновь воспринимался как символ легитимной власти, воссоздания империи и отстаивания истинной православной веры. Именно таким предстает Константин Великий в сочинениях греческих авторов, адресованных русским государям. Еще Максим Грек называл великого князя Василия III Ивановича (1505–1333) преемником Константина Первого, наряду с Феодосием Великим (379–395)[629], при котором христианство стало единственной государственной религией. Восточные патриархи и настоятели православных монастырей также сравнивали Василия III с Константином Великим[630]. Позднее Новым Константином именовали царей Ивана Васильевича (1533–1584)[631] и Федора Ивановича (1584–1598)[632].
В1628 г. анхиальский митрополит Христофор прислал в Москву грамоту, содержавшую пожелание царю Михаилу Федоровичу «родить сына, который явился бы для всех благочестивых христиан надеждой на освобождение»[633]. Старцы сербского Благовещенского монастыря на р. Папороть обращались к Михаилу Федоровичу «царю и государю и жалователю иже под Солнцем око благочестия сияющему свету Второму Константину Новаго Рима»[634]. Подобные примеры можно умножить.
В посланиях к русским царям греки использовали также традиционные для византийских императоров эпитеты: благочестивейший, христианнейший, боговенчаный, благодатный, тишайший, государь милостию Божиею и т. д. Кроме того, они применяли характерный для византийской риторики прием аллегорического толкования имен царственных особ. В 1641 г. иерусалимский патриарх Феофан писал царю Михаилу Федоровичу: «Да сохранит и утвердит великое ваше царствие для сподобления бедных и полоненных греков по отступлении Божии. И како же сотворил Бог на небе солнце, чтоб освятить и огревать всю вселенную, тако ж де сотворил Бог тебя, государя, земного солнца для сподобления и освящения и помощи всей вселенней и бедным… аще бы не твое великое жалованье не было благочестивым христьяном подлинно, и они б были разорены душевно и телесно, и многие церкви и монастыри запустели бы (курсив наш. – Н. Ч.)[635]. Потому и многие православные христьяне в вере бы погибли… потом божиим извещением ваше царское величество Михаилом нарекся, яко же и преж сего… архангел Михаил верный слуга явися творцу своему Господу Богу, коли Сатанаил с чином своим прение учинил пред Богом, архистратиг рек ему: «Той есть Господь Бог наш», и тем словом удержал достальных, чтоб не пали, и с недругом Божиим воевался… И еще именуешься чадо Феодорово, и подлинно то имя от Бога предано, потому Феодор дар Божий нарицаетца, инно нихто такий великий дар от Бога не восприял, аки благочистивый и блаженный отец великого вашего царствия…»[636]. В «Книге пророчеств о Константинополе», написанной в Молдавии, обыгрывалось имя Алексея Михайловича, так как греческое слово ОіХє^Сх) значит «отражать, отвращать (врагов), защищать»[637].
В середине XVII в. именование русского государя Новым Константином в греческих документах становится общим местом. В этом контексте интересно отметить, что старцы Ватопедского монастыря, настаивавшие на возвращении в свою обитель Креста царя Константина, избегали подобного обращения к царю Алексею Михайловичу, а позднее к его преемникам[638].
Поствизантийская политическая литература в русской традиции XVII в.
Образы Нового Константина и царя-освободителя нашли свое гармоничное воплощение в личности Алексея Михайловича. В годы его царствования к русскому двору попадают сочинения, составленные видными деятелями Восточной церкви, с призывом отвоевать у турок Константинополь и освободить весь православный мир. В конце своего пребывания в России в 1652 г. митрополит Навпакта и Арты Гавриил Власий написал Алексею Михайловичу, что надеется скоро встретить его в Царьграде как Нового Константина[639]. Еще раньше Гавриил Власий выразил ту же идею в письме к Алексею Михайловичу о ходе Критской (Кандийской) войны (1645–1669)[640].
Среди других сочинений, призывавших русского царя к борьбе с османами, выделяются «Побудительное слово… к непобедимому царю Московии Алексею Михайловичу» участника Критской войны, будущего митрополита Филадельфийского, Герасима Влаха[641], дошедшее до нас в переводе на русский язык, а также «Повесть о Крите острове…» архимандрита Неофита. Повесть содержит краткую историю острова с древнейших времен до середины XVII в., подробное описание Кандийской войны и идею о необходимости освобождения Константинополя и Крита от турецкого владычества. Сочинение заканчивается словами: «…да удостоит и нас, бедных, увидеть великое твое и благочестивейшее царство, о, Алексей Михайлович, великий царь и самодержец Московии и всея России, и на достойнейшем престоле автократора Константина, дабы ты освободил от нечестия и Город (Константинополь – Н.Ч.), и Крит, и да будет единая паства и один пастырь. Аминь, аминь, аминь»[642]. Автор выражал надежду не только на освобождение своего народа от турецких завоевателей, но мечтал о возрождении своей страны под рукой русского монарха, а также соединении греческой и русской православных церквей.
В XVII в. в России отмечается пристальный интерес правящей элиты к исторической литературе, трактующей о власти великих правителей прошлого и их наследии. При царе Алексее Михайловиче, в 1672 г., одновременно с созданием Титулярника, появились рукописные книги «Хрисмологион, или Даниила пророка откровение на сон Навуходоносора и о четырех монархиях», а также сочинение «О сивиллах»[643]. «Хрисмологион» был иллюстрирован пергаминными вставками, а книгу «О сивиллах», с пророчествами, которые использовались для обоснования прав российского царствующего дома, сопровождали изображения маслом, выполненные на холсте жалованным иконописцем Оружейной палаты Богданом (Иваном) Салтановым[644].
В 1674 г. по-русски была написана книга «Василиологион» (сочинение о подвигах ассирийских, персидских, греческих и римских монархов), появившаяся почти одновременно с «Родословной великих князей и государей российских, которые родословились со окрестными великими государи», составленной Лаврентием Хуреличем, герольдмейстером австрийского императора[645]. Прославление русских государей, поставленных в указанных сочинениях в один ряд со знаменитыми монархами прошлого и настоящего, являлось важнейшей составляющей политической мысли своего времени.
Ознакомительная версия.
