Ознакомительная версия.
Господь решит, сможет ли Он Свою любовь вместить в душу человека или та уже неспособна к такому. Господь до решений Соборов, иерархов, священников и богословов уходит из сердца того человека, что прислонил свою жизнь к силам смерти. Собственно, эта Богооставленность порождается христоборцем еще при его земной жизни. Сразу после смерти становятся очевидны ее последствия.
Публичное слово Церкви, обличающее еретика, нужно лишь в том случае, если и после его кончины его идеи продолжают распространяться, причем принимаются несведующими людьми как христианское, церковное учение. Негоже проповедовать антихристианские взгляды, делая вид, что они как две капли воды похожи как раз на христианские. Как при посмертной канонизации святого Церковь указывает на возможный путь спасения, так при посмертном отлучении еретика она предупреждает о пути погибели. Как канонизация святого не есть «награда» для него, так и посмертное отлучение не содержит в себе никакого сугубого наказания. У Бога все произошло уже прежде.
Но если начатое ересиархом разрушительное дело продолжает обитать на земле, то Церкви никогда не поздно гласно предупредить о том, что этот путь привел к погибели и его самого, и его последователей. Это важно не столько для мертвых, сколько для живых. И вот, чтобы пробиться хотя бы не к сердцам, но к ушам людей, Церковь бывала вынуждена совершить акт, который каждый раз дается ей с болью.
Публичный отказ Церкви от соучастия в молитвах с некоторым человеком (который и так уже сам вышел из Церкви) может сделать серьезнее отношение других людей к религиозной реальности.
Яков Кротов[131] однажды остроумно заметил, что через зеркало современных СМИ Церковь видна лишь подобно «человеку-невидимке». Как уэллсовского персонажа люди замечали только по грязи, что прилипала к его ногам, так и Церковь привлекает к себе внимание средств массовой информации лишь каким-либо скандалом. О нормальной жизни Церкви, о ее молитве и надежде, о ее неприметном воссоздании писать как-то неинтересно, несюжетно. А вот, скажем, отношения Глеба Якунина и Синода (вопрос, который в самой Церкви весьма мало кого интересует) можно прослеживать по законам рубрики «Светская жизнь», не обременяя себя ни богословскими, ни церковно-историческими познаниями.
Поскольку такова реальность газетного мира, то глупо на нее лишь просто сетовать. Лучше попробовать использовать знание этой реальности для нужд проповеди. Я хочу сказать, что если Церковь не может привлечь к себе пристальное внимание СМИ иначе как скандалами, она должна уметь эти скандалы создавать сама. Ничего слишком уж неблагочестивого в этой мысли нет. <…>
«Скандал» сам по себе вряд ли может многих убедить, но он способен весьма многих осведомить о реальной позиции Церкви по конкретному вопросу. «Скандал» – это заявление, идущее вразрез с той интеллектуальной модой, которая в данный момент считается «общественным мнением», и потому он привлекает к себе внимание. Если такое заявление делает Церковь – она это делает не для того, чтобы всех убедить в правоте своей позиции, но для того, чтобы, по крайней мере, всех оповестить о ней.
Такое заявление от лица Церкви сделал Архиерейский Собор по вопросу о неоязыческих и оккультных сектах. В принципе, церковные проповедники и иерархи постоянно говорят о том, что христианство несовместимо с оккультизмом. Но столь же постоянно в школы, на телепередачи, в Дома культуры и библиотеки приходят адепты оккультно-языческих доктрин и заявляют, что их взгляды очень мирно уживаются с Евангелием и что, вообще, они нашли способ создать «мировую религию» без всякого ущерба для христианской вести. И, честно говоря, их саморекламе верят больше, чем предупреждениям Церкви.
Последней в этой ситуации оставалось одно. Максимально громкое и максимально недвусмысленное заявление. Анафема.
Это не административно-юридический акт, изгоняющий или наказывающий отступников, но просто горькое признание совершившегося отделения.
Каждый из нас в своих грехах отпадает от Церкви, и точно так же каждый православный христианин может воссоединиться с Церковью через искреннее покаяние, исповедь и Причастие. В молитвах исповеди священник просит о нем: «Примири и соедини его Святой Твоей Церкви». Однако к числу тех грехов, которые отлучают человека от общения с Церковью, принадлежит и грех проповеди учения, противоречащего Евангелию. Среди десяти Заповедей, к исполнению которых Господь призвал людей еще во времена Моисея, первые четыре говорят о том, как человек должен мыслить о Боге, и их нарушение является грехом не меньшим, чем, например, нарушение заповеди «не укради».
Да, у нецерковных людей есть юридическое право на проповедь нехристианских систем мировоззрения. Но и у Церкви есть право при встрече с суррогатами предупреждать: это подделка. Церковь имеет право на полемику, имеет право отвечать на обвинения, которые высказываются в ее адрес, и имеет право не допускать к своим Таинствам людей, которые кощунственно к этим же Таинствам относятся.
Когда в начале XX века Синод сделал заявление о том, что Лев Толстой своими антихристианскими убеждениями поставил себя вне Церкви, графиня София Толстая ответила довольно раздраженным письмом: «Прочитала вчера в газетах жестокое распоряжение Синода об отлучении от Церкви мужа моего… Горестному негодованию моему не было пределов».
В ответ один православный интеллигент вполне резонно заметил: «Но позвольте, графиня, что такое случилось? Разве Вы до сего дня, до дня опубликования синодального определения, вовсе не знали, что пишет и печатает Ваш супруг? Почему же он может всячески поносить Церковь, издеваться над Нею и Ее святынями, кощунствовать, оскорблять совесть верующих, а Церковь не может сказать спокойно своим верным чадам: берегитесь Толстого, он сам себя отлучил от Церкви? Если это кажется для Вас неожиданным, то приходится лишь удивляться Вашей недальновидности. Негодовать на то, что Церковь спокойно сделала предостережение своим чадам от заблуждений, какие распространяет Ваш муж, что она открыто объявила пред целым светом, что он прервал с нею общение, что поэтому и она не считает его своим членом, что она приглашает всех верующих даже к молитве, чтобы Господь вразумил Вашего мужа – негодовать на это, простите, по меньшей мере, непонятно»[132].
Одно ли и то же – веровать в Бога Творца или исповедовать материализм? Все ли равно – исповедовать тайну Боговоплощения или же утверждать, что «понимать Христа Богом и молиться Ему – величайшее кощунство»? Относится ли к числу «обрядовых мелочей» различие в понимании молитвы Толстым («молитва есть напоминание себе о смысле жизни») и живым, религиозным пониманием молитвы как реального обращения человеческой личности к Личности Творца?
Имел бы право Лев Николаевич возмутиться, если б узнал, что его обозвали «зеркалом русской революции»? (А кстати, может, и в самом деле – «зеркало»? Эмиссары, громившие храмы и из церковных риз делавшие портянки, не глазами ли Льва Николаевича смотрели на храм?)
Вот так же и церковные люди выступают с возражениями, когда их вера – вера апостолов и отцов Церкви, вера Евангелия и вера оптинских старцев – подвергается осмеянию или ложным перетолкованиям.
В храмы приходит немало людей, зашедших туда по наводке «колдунов-целителей». Они не Христа ищут, и послали их туда «подзарядиться Осмосом» или «почистить карму».
И церковные люди просто обязаны объяснять этим людям, что храм – это не «космодром». Им надо объяснять, что их просто обманули, что путь ко Христу лежит совсем иначе – мимо «целителей», мимо знахарей, мимо астрологов.
Точно так же тем действительно уже многочисленным людям, которые полагают, что православность (понимаемую скорее чисто этнографически) можно сочетать с теософией, Церковь должна была пояснить: не обманывайтесь. У Христа нет общения с магами.
В том, что Церковь уносит Чашу с искупительной Кровью Христа от тех, кто не считает ее таковой, – рериховские публицисты видят чуть ли не хулиганство: «Ясно, что долбя дубинкой по головам инаковерующих отлучениями, запретами и угрозами – не причащать, не крестить, не отпевать (так нам обещал А. Кураев) – дело не поправить». Помилуйте, да где же здесь дубинка? Тайная вечеря потому и была тайной, что язычники и нехристиане на нее не были приглашены. То, что Спаситель не позвал на эту вечерю иудеев – означает ли, что Он носился по улицам Иерусалима, «долбя дубинкой по головам инаковерующих»?
Можно ли сказать, будто Христос прибег к репрессиям только на том основании, что Он причастил только апостолов, а не римских легионеров? А ведь по В. Сидорову так именно и получается: «Церковь испугалась. Постановление Архиерейского Собора свидетельствует, что она стала на порочный путь запретительных, репрессивных мер».
Ознакомительная версия.
