Зантифлет, как и епископ д'Арси за полвека до него, нисколько не сомневался в том, что это – написанное изображение. Действительно, все, кто так или иначе упоминал о Плащанице до второй половины XV в., утверждали, что это – живописное изображение. Однако и в этом случае у нас нет никаких реальных свидетельств того, была ли Плащаница, демонстрировавшаяся после 1492 г., идентична той, что выставлялась ранее, или нет. Однако нет никаких данных, отвергающих версию о подмене реликвии, и сомнений на сей счёт более чем достаточно, что дало повод ряду ведущих исследователей высказать предположение, что такая подмена действительно имела место.
История «Плащаницы» до 1500 г. настолько туманна и неясна, что Ян Вильсон в 1994 г., много лет спустя после того, как он взял под сомнение ортодоксальную версию о раннем этапе бытования реликвии, счёл возможным задать всё тот же вопрос: «Вправе ли мы предположить, что подлинная Плащаница вовсе не хранилась в семействе де Шарне, а находилась на Кипре и её впоследствии привезла с собой в дом герцогов Савойских принцесса-киприотка?» Подобное замечание восходит к бытующей на севере Кипра легенде о том, что подлинная Плащаница Христова хранилась в монастыре в Лапитосе до того момента, пока не была передана герцогам Савойским. Принцессой, совершившей это, была, по всей вероятности, Анна де Аузиньян, представительница владетельного рода, правившего на Кипре. Вильсон принял эти легендарные слухи всерьёз и притом – до такой степени, что принял предложение одной голландской телекомпании финансировать его поездку на Кипр. К сожалению, сегодня монастырь представляет собой жалкие, полуразрушенные строения, и Вильсон с женой долго стучали в его запертые ворота. Затем последовала тягостная пауза, и Вильсоны увидели перед собой дуло пистолета, после чего им бесцеремонно велели убираться прочь.
За несколько лет до этого в своей вышедшей в 1986 г. книге «Свидетельство Плащаницы», Вильсон допускал возможность подмены Плащаницы именно во времена Леонардо да Винчи. Рассматривая обоснованность предположения Ноэми Габриэли о том, что такую акцию мог осуществить сам Леонардо или кто-то из его учеников, он писал: «Теоретически, конечно, можно допустить, что тайный заказ на изготовление подобной копии Леонардо мог получить от кого-нибудь из членов Савойского дома. Подобное вовсе не показалось бы немыслимым в авантюрную и неразборчивую в средствах эпоху Возрождения». И хотя он лично отвергал подобную идею, у него не было убедительных аргументов для её опровержения.
Эта тема деликатно подводит нас ко второму главному вопросу, а именно: существуют ли свидетельства, подтверждающие реальность подмены около 1492 г.? Понятно, что если бы речь шла о заговоре вокруг Плащаницы и в нём были бы замешаны люди из самых верхних эшелонов власти, крайне маловероятно, чтобы до нас дошли документальные свидетельства такого заговора (мягко говоря, не предназначенные для публичной огласки), даже если они и реально существовали в то время. Тем не менее всё же можно найти подтверждение такого заговора на магистральных и окольных путях истории, в первую очередь – благодаря неформальным связям между основными участниками этой драмы и характеру развития событий, вызванных ими.
Из всех периодов той эпохи начало 1490-х гг. следует признать наиболее удобным временем для подмены Плащаницы. Между предполагаемой передачей реликвии Маргарет де Шарне в 1453 г. и её публичной демонстрацией герцогиней Бланкой Савойской в Страстную пятницу 1494 г. иных упоминаний о других случаях показа реликвии нет, так что пауза составляет более сорока лет. Некоторые полагают, что реликвия не выставлялась потому, что в 1471 г. начались работы по реконструкции церкви Савойского дома в Шамбери. Этой церкви предстояло стать местом пребывания святыни, и работы по отделке церкви продолжались до 1501 г., когда реликвия была с особой пышностью перенесена в новый храм. Между тем факт остаётся фактом: Плащаница в последний раз демонстрировалась в 1494 г., и это вряд ли можно считать причиной задержки.
Выше мы называли 1453 г. «предполагаемой» датой передачи реликвии, и это (несмотря на частые апелляции сторонников подлинности Плащаницы) вовсе не означает, что святыня попала в руки к герцогам Савойским именно в это время. Указанная дата всего лишь ассоциируется с фактом передачи в том же году замка и земельных владений в дар Маргарет де Шарне в качестве вознаграждения за оказанные ею «ценные услуги». Обычно принято считать, что это – косвенная ссылка на акт передачи Плащаницы, однако она игнорирует тот факт, что семья Маргарет имела родственные связи с Савойским домом и что её последний супруг на протяжении своей жизни служил герцогам Савойским на разных постах. Кроме того, спустя всего четыре года после этого клирики Лирейской церкви участвовали в судебном разбирательстве против Маргарет, требуя возвращения им Плащаницы, которую считали своей собственностью, и её единокровный брат выступал в роли посредника между нею и клириками в вопросе о компенсации. Дело выглядело бы крайне странным, чтобы не сказать – бесполезным, если бы Маргарет больше не являлась владельцем Плащаницы! Между тем первые документальные свидетельства о принадлежности Плащаницы герцогам Савойским появляются спустя пять с лишним лет, в 1464 г., когда Людовик Савойский выплатил клирику требуемую компенсацию (пятьдесят франков золотом). Итак, Плащаница могла попасть в руки представителей Савойского дома в любое время между этими датами.
1464 г. сам по себе весьма знаменателен в истории Плащаницы, ибо именно тогда возникли первые серьёзные утверждения о её подлинности, исходившие от церковных кругов. Прежде она не вызывала серьёзного интереса, встречая порой открытую враждебность. Утверждение о её подлинности высказал монах-францисканец Франческо делла Ровере, ставший впоследствии папой римским Сикстом IV, в своей книге «О Крови Христовой»[59], хотя нет никаких свидетельств того, что он лично видел реликвию. В его послании о самой реликвии упоминается весьма кратко, но, поскольку её предполагаемая подлинность была аргументом в пользу его богословских аргументов, папа всей душой выступил в поддержку Плащаницы. Однако его роль в истории Плащаницы спровоцировала нежелательные последствия. Вокруг реликвии начал складываться очередной заговор.
В те времена папство, никогда не чуждое интриг, коррупции и моральной беспринципности, переживало одну из самых колоритных эпох в своей истории. Несколько фракций или партий, состоявших из представителей самых знатных аристократических фамилий, постоянно участвовали в заговорах и контрзаговорах с целью взять в свои руки контроль над самыми влиятельными постами. Сикст (кстати сказать, инициатор строительства Сикстинской капеллы, обязанной ему своим названием) принадлежал к одной из таких фамилий – делла Ровере и, даже по меркам XV в., считался одним из самых коррумпированных, жестоких и амбициозных пап, когда-либо занимавших римский апостольский престол. Вдохновитель целого ряда войн на территории Италии, Сикст, по отзывам современников, был средоточием и воплощением человеческой злобы. У него было несколько незаконных сыновей («папских племянников», как их официально называли), один из которых, видимо, появился на свет от связи папы со своей родной сестрой. Папа изобрёл несколько способов пополнения доходов так называемой Святейшей канцелярии, в том числе – выдачу лицензий на содержание борделей в Риме. Именно Сикст учредил инквизицию в Испании и назначил мрачного Торквемаду на пост Великого инквизитора – словом, совершил множество деяний, которые трудно ожидать от первого поборника подлинности Священной Плащаницы.
После кончины Сикста в 1484 г. возникли обычные интриги по поводу кандидатуры его преемника. Семейство делла Ровере стремилось удержать в своих руках контроль над папским престолом, но сочли более целесообразным действовать через марионеточную фигуру, а не выдвигать на этот пост члена рода. Племянник Сикста (по всей видимости, родной) сумел добиться избрания на папский престол Джованни Батиста Чибо, принявшего имя Иннокентия VIII. Новый понтифик оказался одним из самых слабых и неудачных пап за весь XV в. (британский историк Колин Вильсон охарактеризовал его как «воинствующее ничтожество»), однако он сумел перетянуть в Ватикан целый шлейф своих любовниц и установил «важное» нововведение: он стал первым папой, публично признавшим своих бастардов, – прецедент, которому охотно последовали его преемники. Другое его деяние возымело долгосрочное влияние как на повседневную жизнь, так и на психологическое и духовное здоровье миллионов, и его отзвуки слышны вплоть до сегодняшнего дня. Он издал пресловутый «Malleus Maleficarum» («Молот ведьм») – печально знаменитую книгу, которую с полным правом можно считать руководством по охоте на ведьм. Сочинение ужасающе примитивное, «Молот» тем не менее стал настоящим разносчиком паранойи по всей Европе и обошёлся ей в несколько миллионов жизней совершенно невинных людей (в основном – женщин), пока его безумие не стало очевидным для всех.
