только в работе, повседневном общении, но даже и на исповеди у священников. Так, митрополит Иоанн (Вендланд) вспоминает:
«Своей церковности мы не афишировали, более того – стремились к тому, чтобы никто из посторонних (даже моя мама) о ней не знал. Это достигалось очень легко, потому что мы не были болтливы, а в гражданской жизни работали очень напряженно» [226].
В результате эти представители церковных катакомб не только сохранили церковную традицию – пришло время, и они наполнили вновь открывающиеся храмы Русской Православной Церкви. К ним относился, например, отец Глеб Каледа. Известный ученый-геолог, он в 1972 году тайно принимает священство из рук митрополита Иоанна (Вендланда). С этого момента жизнь отца Глеба состоит из двух частей. С одной стороны, он научный работник, с другой – священник, совершающий тайные литургии у себя дома. Сохранились семейные воспоминания о том, какие каждый раз перед совершением службы предпринимались меры – как тщательно закрывались в квартире окна и двери, как включалось радио, – чтобы богослужение осталось незамеченным посторонними. В 1990 году отец Глеб стал клириком епархии города Москвы и продолжал свое священническое служение открыто до самой смерти в 1994 году.
Но была и другая группа христиан-«катакомбников», которых Алексей Беглов называет изоляционистами. Они отказывались от любых контактов не только с властью, но и с обычными советскими гражданами [227], не отдавали детей в школу и распространяли разные слухи: о том, например, что в легальных храмах служат либо обновленцы, либо сотрудники компетентных органов; или совсем уж фантастические – будто на крестиках, продающихся в храмах, «находят серп и молот, колоски, пятиконечную звезду и СССР» (то есть элементы советского герба. – А.З.).
Протоиерей Глеб Каледа во время богослужения.
Фото из личного архива Василия Глебовича Каледы
Разумеется, что такие радикалы не могли сохранить ни дореволюционные традиции Православия, ни самих себя. Они все больше стали напоминать радикальных старообрядцев, которые, не имея ни священников, ни достаточного числа грамотных людей, ни хороших книг, изобретали все более причудливые формы богослужения.
Разумеется, радикальные «катакомбники» не признавали иерархию Русской Православной Церкви, считали, что в храмах не совершаются таинства, а сама Церковь продалась Антихристу в лице безбожных властей.
Отметим, что в 70–80-е годы XX века отдельные пастыри Церкви попытались улучшить ее реальное положение, используя те ограниченные возможности, которые предоставляла советская власть. Одним из них был митрополит Никодим (Ротов). Он прожил очень короткую (митрополит Никодим умер от инфаркта в 1978 году, в возрасте 49 лет) и яркую жизнь. Владыка был вторым председателем Отдела внешних церковных связей, ленинградским митрополитом и человеком, который привел в Церковь и сделал епископами многих людей, в том числе нынешнего Предстоятеля, Патриарха Кирилла (Гундяева).
О митрополите Никодиме, как и о его предшественнике на посту ОВЦС, митрополите Николае (Ярушевиче), до сих пор спорят историки, по-разному оценивая его личность и роль в жизни Церкви. Несомненно одно: владыка Никодим мастерски использовал советские «правила игры», чтобы спасти Церковь. Так, спасая от закрытия Ленинградскую духовную семинарию и академию, он мог набрать туда студентов из Азии и Африки; рукополагал молодых людей в священники и епископы, несмотря на противодействие со стороны уполномоченных по делам религии. Но главное – он считал, что Церковь переживет советскую власть и готовил «кадры» для служения в это новое, еще только предстоящее России время.
При всем при этом митрополит Никодим не критиковал руководство Русской Православной Церкви, упрекая его в бездеятельности, как это делали некоторые священники.
20 ноября 1965 года два молодых священника, отец Глеб Якунин и отец Николай Эшлиман, подписали знаменитое открытое письмо к Патриарху Алексию (Симанскому). Менее чем через месяц они разослали копии своего послания представителям советской власти. Текст также получили и православные архиереи.
Именно с появления этого письма в истории Русского Православия заметную роль стали играть те, кого принято называть диссидентами.
В своем послании священники осудили практику регистрации крестин и иных треб, считая это вмешательством Совета по делам Русской Православной Церкви во внутреннюю жизнь Церкви. Отец Глеб и отец Николай также осудили массовое закрытие православных храмов и монастырей, запрет на совершение треб вне стен церкви (например, в домах и на кладбищах), запрет на участие в богослужении детей и подростков младше 18 лет, а также вмешательство Совета по делам Русской Православной Церкви в церковную кадровую политику.
Все эти ограничения существовали на самом деле, о них с горечью говорил и Патриарх Алексий (Симанский): «В начале моего патриаршества в епископы я выбирал девять, а они (то есть советские органы) – одного, теперь они дают девять, а я подбираю одного» [228].
Вот только основной упрек молодые священники, авторы письма, адресовали не представителям советской власти, а Патриарху и православному епископату. По мнению священников, именно они были виноваты в «заговоре молчания» и в отсутствии сопротивления действиям гонителей. К сожалению, в письме не предлагалось никаких конкретных действий для решения проблем, разве что содержалась просьба снять с кафедр нескольких наиболее одиозных архиереев. Печальная ирония этого требования состояла в том, что Русская Православная Церковь просто не могла этого сделать, так как контролировалась Советом по делам Русской Православной Церкви. Вот характерный пассаж из письма в адрес Патриарха Алексия (Симанского): «В Ваших руках жезл первосвятительской власти. Единым Патриаршим словом Вы в силах прекратить беззаконие! Сделайте это! Положите конец долее не терпимому вмешательству „кесареву“ во внутреннюю жизнь Церкви! Восстановите канонические нормы церковной жизни» [229].
В составлении письма принимало участие несколько человек, но свои подписи согласились поставить лишь священники Глеб Якунин и Николай Эшлиман. Вскоре Патриарх Алексий I запретил их в служении до раскаяния. Кроме того, в послании Предстоятеля Русской Церкви отдельно говорилось о недопустимости общения священников с епископом с помощью «открытых писем»:
«Мы решительно осуждаем саму форму направления нам так называемого „открытого письма", ибо практика церковная не знает такой формы переписки клириков со своим архипастырем… В их действиях мы усматриваем стремление нанести вред единству нашей Святой Церкви и нарушить мир церковный» (Русская Православная Церковь в советское время (1917–1991). С. 68).
В церковной среде письмо отцов Глеба Якунина и Николая Эшлимана также получило разные оценки. Так, митрополит Крутицкий и Коломенский Пимен (будущий Патриарх) считал, что основным мотивом написания этого текста были деньги [230]. Стоит отметить, что этот ответ он дал в Совете по делам религии, так что его можно рассматривать как попытку смягчить наказание для церковных
