Ознакомительная версия.
Весь август турки обстреливали фортификационные сооружения между бастионом Арагона и морем. На этот раз они вели бомбардировку более научно, чем в 1480 году, и к тому же у них были мортиры для навесной стрельбы. В подкопы теперь закладывали порох, а также их рыли быстрее, так как турки располагали большим количеством минеров, однако Мартиненго удавалось обнаруживать многие из них при помощи своего рода барабанных сейсмографов с колокольчиками. Орудия методически разрушали тщательно выбранные участки, и, чтобы вести стрельбу по городу, были возведены два громадных земляных вала высотой с городские стены – «чудесные великие холмы». 4 сентября два огромных заминированных подкопа взорвались под бастионом Англии, и 11 метров крепостного вала рухнули, заполнив ров, – идеальная брешь. Турки сразу же пошли на штурм и вскоре заняли брешь. Филипп служил мессу в соседней церкви. Вдохновленный ее первыми словами «Deus in auditorium meum intende» («Боже, поспеши мне на помощь»), он схватил свою полупику и выбежал на улицу, где увидел штандарты с конскими хвостами на разрушенной стене. Английские братья под началом брата Николаса Хасси отважно удерживали внутреннюю баррикаду, с которой Филипп и осуществил контрудар с таким напором, что турки оставили брешь, побросали штандарты, хотя Мустафа собственноручно рубил мечом бегущих. Магистерский знаменосец, англичанин Генри Манселл, получил смертельное ранение, но осаждающие потеряли гораздо больше, включая трех санджак-беев.
Еще дважды Мустафа пытался взять штурмом поврежденный бастион Англии. Шеренги «детей пророка» в тысячу человек глубиной с ревом преодолели баррикады, но туркопольер Джон Бак нанес контрудар с обломков. Вражеские солдаты отшатнулись назад, и сам Мустафа бросился к ним на помощь. Однако теперь к англичанам подоспела помощь – немецкие братья во главе с Кристофом фон Вальднером, а также прибыла артиллерия: легко транспортируемые кулеврины и фальконеты (шести– и трехфунтовые), чтобы стрелять и косить врага в упор. Паша сражался, словно лев, пока турки же не оттащили его прочь. Орден тоже потерял многих, в том числе Бака и фон Вальднера и множество английских и немецких братьев. Мустафа решил рискнуть всем и 24 сентября отдал приказ к общему штурму, за которым, удобно расположившись на холме, наблюдал султан Сулейман. Четыре бастиона: Арагона, Англии, Прованса и Италии – подверглись безжалостному обстрелу, и затем сквозь дым показались янычары и бросились на стены. Арагонцы едва не поддались под напором – ведь им противостоял сам ага янычар, но тут подоспел Великий магистр с двумя сотнями свежих воинов и отбросил агу. Сулейман дал сигнал к отступлению; его воины были готовы дрогнуть. Они еще никогда не встречали таких противников – фанатиков свирепее самых диких дервишей. Больше 2 тысяч турецких трупов осталось лежать на поле боя.
Пылая от стыда, султан выстроил всю армию, чтобы расстрелять Мустафу-пашу из луков, но все же пощадил его после того, как старый Пири Мехмед умолил его проявить милость. Сулейман хотел снять осаду, но тут дезертир-албанец сообщил, что орден потерял стольких братьев, что Родос не выдержит нового штурма, и тогда султан назначил новым главнокомандующим Ахмеда-пашу, знающего инженера и военачальника с огромным опытом. Этот «Хекмек Башо»[96] выбрал в качестве стратегии войну на износ.
У Филиппа заканчивался порох, и, хотя братья построили импровизированную мельницу для его производства, им не хватало селитры. Пушки Ахмеда-паши упорно разрушали стены; каждый день на ногах оставалось все меньше защитников. Зимние шторма мешали прибывшим из приорий контингентам выйти из Мессины; буря застала английский корабль с бейлифом Игла на борту в Бискайском заливе, и он затонул со всеми матросами. Потом одна турецкая рабыня уговорила остальных рабов поджечь город, но их поймали и казнили. Также нашли еврейского врача, который отправлял донесения в стан врага, выстреливая их. Что еще хуже, оказалось, что слуга Андреа д’Амараля сообщается с турками таким же способом. Под пыткой он донес на своего господина, приора Кастилии и великого канцлера. Будучи допрошен, Амараль отверг обвинение, хотя, возможно, он и пытался провести переговоры частным образом. Тем не менее, даже если этот желчный старик и не был ренегатом, его пораженческие настроения тревожно подействовали на весь гарнизон. Его торжественно разжаловали и затем обезглавили.
Турки под прикрытием огромных деревянных щитов прорыли траншеи до самых стен. Во время атаки на бастион Арагона бесценный Габриэле Мартиненго был ранен в глаз – пуля прошила его голову насквозь. Сам магистр пришел к рушащейся башне и не покидал ее в течение пяти недель и спал на соломенном тюфяке посреди обломков. Отчаявшиеся защитники вглядывались в горизонт в надежде на помощь. Наконец Филипп приказал гарнизонам архипелага и Бодрума прорвать блокаду на фелуках с 12 рыцарями и 100 воинами. К концу ноября из-за обстрела настолько разрушился бастион Италии, что пришлось снести две церкви, чтобы построить баррикады, а от бастионов Англии и Арагона остались одни руины. Когда турки пошли в новый штурм, Мартиненго уже был на ногах, и они с Филиппом обошли все изможденные войска, чтобы их подбодрить. К счастью, пошел дождь, и турецкие насыпи превратились в болота грязи, порох у них размок, и янычаров снова удалось отбить с тяжелыми потерями.
Верто, который хорошо знал свой орден, говорит: «Солдат силен и доблестен, когда не боится смерти». Сулейман был в отчаянии. Он потерял более 50 тысяч человек – как полагали братья, – не считая тысяч умерших от чумы и холода. Он послал своего офицера на стены, чтобы предложить хорошие условия сдачи и сказать гарнизону, что он обречен. «Иоанниты ведут переговоры только мечом», – прокричал командующий. Английский брат Николас Робертс впоследствии написал: «…Большинство наших людей были убиты, у нас не было ни пороха, ни боеприпасов, ни провизии, один только хлеб и вода; мы были твердо намерены погибнуть на поле боя, а не быть посаженными на кол, поскольку мы сомневались, что он оставит нам жизнь, ведь погибло столько его людей…» Воцарилась зима с воющими ветрами и снежными буранами. Великий магистр созвал совет.
До нас дошел рассказ очевидца об этом драматичном событии. Его записал пожилой командор, который случайно оказался на Родосе, так как приехал туда по делу, а не для того, чтобы сражаться. «Брат Жак, бастард Бурбона», как он нелицеприятно назвал себя, поскольку был незаконнорожденным сыном принца-епископа Льежа, рассказывает, что все старшие офицеры сообщали об ужасных потерях. Мартиненго говорил особенно прямолинейно. «Капитан Габриэль» поведал самому преподобному магистру и досточтимым господам – членам совета, что: «…увидев и обдумав ужасный обстрел, которому подвергся город, увидев великую брешь и вражеские окопы в пределах города до 100 футов глубиной и более 70 футов шириной, а также увидев, что они прорвались за стены в двух других местах, и что большая часть наших тяжеловооруженных воинов – и рыцарей, и прочих – мертвы или ранены, а припасы на исходе, и что простые рабочие встают на их место, невозможно сопротивляться долее, если не придет какая-либо помощь, чтобы заставить турок снять осаду».
«Бастард» прибавляет, что последовал горячий спор о том, что лучше, «погибнуть до последнего человека или спасти людей». Многие утверждали, что «лучше и святее умереть за веру», а другие указывали, что условия, предложенные султаном, не требуют от них отречься от Христа. Вдруг появился греческий епископ с делегацией плачущих горожан, умоляя братьев капитулировать. Брат Филипп «упал чуть не замертво». Оправившись, он и бейлифы в конце концов согласились, что «более богоугодно стремиться к миру и спасти жизни простых людей, женщин и детей».
Было заключено перемирие, но не прошла неделя, как оно было нарушено. Затем, 16 декабря, брат Николас Фэйрфакс прорвал блокаду на бригантине и доставил все, что смог найти: груз вина и 100 критских арбалетчиков. К тому времени стены города превратились в груды обломков, уцелевшие братья жили в грязных ямах, где укрывались от снега и слякоти. 17 декабря турки атаковали и затем еще раз на следующий день. Оставшись без пороха, слабые от холода и голода, едва держась на ногах, братья все же сумели их отбросить. Возможно, именно в этот последний ужасный бой гречанка, любовница погибшего англичанина, члена ордена, перерезала горло двоим их детям, надела его доспехи, взяла его меч и пошла в окопы, где билась, пока сама не сложила голову. Однако другие родосцы дезертировали, несмотря на показательные казни. 20 декабря Великий магистр снова попросил о перемирии.
Сулейман предложил великодушные условия: в обмен на Родос, его архипелаг с Бодрумом и Кастелоризоном братья могли свободно уйти, взяв все свое имущество. Турки даже предоставят им корабли. Они не будут превращать церкви в мечети и оставят родосцам свободу вероисповедания и, кроме того, освободят их от всех налогов на пять лет. Приняв в своем «красном шатре» Великого магистра, султан Сулейман без эскорта посетил разрушенный город, где Филипп показал ему жалкие баррикады. Султан просил его пойти на службу к туркам, но магистр ответил: «Не будет чести великому владыке, если он наймет отступника». Позднее султан заметил, что ему жаль принуждать «чудесного старика покидать его дом».
Ознакомительная версия.
