«Израиль любил Иосифа более всех сыновей своих, потому что он был сын старости его; и сделал ему полосатую рубашку»[105] (Быт. 37, 3). Эту рубашку братья позднее снимут с Иосифа и намочат в крови, чтобы подтвердить его мнимую смерть. Именно она впервые пробудила в их сердцах зависть и ненависть, которые затем привели к насилию. Но в действительности предпочтение, которое Иаков отдавал Иосифу, можно ощутить и до того, как появилась эта «рубашка раздора». Первый раз оно проявляется в том момент, когда Иаков, вернувшись из Харрана в страну Ханаан, готовился к встрече с Исавом.
Предстоящая встреча страшила Иакова. С того времени, когда он бежал от гнева обманутого брата, прошло уже двадцать лет, но Иаков, по натуре человек подозрительный и осторожный, решил подготовить свой лагерь к любого рода нападению. На переднем крае, в самом опасном месте, он поставил служанок Валлу и Зелфу с их сыновьями, Лию и ее сыновей — после них, «а Рахиль и Иосифа позади» (Быт. 33, 2), то есть там, где наиболее безопасно. Кстати, поскольку в оригинале тут дважды употреблено слово «последние», сначала по отношению к Лие с ее сыновьями, а потом — по отношению к Рахили и Иосифу, Раши[106] счел небходимым специально пояснить: «Последний „последний“ — любимый». (Это симпатичное выражение стало ивритской поговоркой, и в Израиле ее с удовольствием употребляют по сей день, как в Англии — близкое The last but not the least.)
Так, без явной декларации, в доме Иакова была установлена иерархия любви. Если кто-нибудь из братьев не знал или пытался избежать вопроса: «Кого отец любит больше?» — то теперь ответ был известен. Задолго до полосатой рубашки Иаков уже любит Иосифа больше всех других сыновей. И предпочитает его другим настолько, что без колебаний демонстрирует им, что жизнь Иосифа ему всех дороже.
Читатель догадывается, что эта любовь выросла из любви Иакова к Рахили и от того предпочтения, которое он отдавал ей перед Лией, ее сестрой. Но это не единственная причина. Слова: «Израиль любил Иосифа более всех сыновей своих» появляются в Библии уже после того, как родился Вениамин, тоже сын Рахили. Да и названная в тексте причина этого предпочтения: «Потому что он был сын старости его» — тоже непонятна. Ведь Вениамин появился, когда Иаков был еще старее. Конечно, не исключено, что в древности выражение «сын старости» имело иной смысл, чем сегодня. Не исключено также, что к Вениамину у Иакова было сдержанное отношение. Возможно, он не мог забыть, что Рахиль умерла, рожая этого сына, и в глубине души даже считал его виновником ее смерти. Недаром он изменил имя, которое Рахиль дала новорожденному, как будто хотел освободиться от этих воспоминаний. Умирающая мать назвала сына Бен-Они, то есть «сын моих страданий», «сын моей муки» и, возможно, даже «сын моего греха». Иаков же переназвал сына, дав ему имя Бен-Ямин, то есть «сын правой», сильной руки, иными словами — «сын моей силы». Этим он избавил новорожденного от имени, которое увековечило бы в людской памяти несчастье, связанное с его рождением.
Но скорее всего, причиной любви Иакова к Иосифу было его сходство с Рахилью. Библия описывает их обоих одними и теми же словами: «Красивы станом и красивы лицом» (Быт. 39, 6 и 29, 17). Кстати, Томас Манн, который тоже подчеркнул это сходство в книге «Иосиф и его братья», добавил к нему трогательный комментарий, предположив, что полосатая рубаха, подаренная Иосифу, тоже принадлежала Рахили, и, когда сын надевал одежду покойной матери, Иакову казалось, что она воскресла и снова стоит перед ним.
Так или не так, но эта полосатая рубашка еще более усилила напряжение, которое уже сложилось к тому времени между братьями и Иосифом: «И увидели братья его, что отец их любит его более всех братьев его; и возненавидели его, и не могли говорить с ним дружелюбно» (Быт. 37, 4). Однако не только Иаков был виноват в том, что произошло и чему предстояло произойти, и не только братья, которых зависть довела до ненависти и приведет к насилию. Иосиф тоже внес большой вклад в ход событий, и не одними лишь словами и поступками, но также снами, которые ему снились.
«Что это за сон,
который ты видел?»
Иосиф не всегда соответствовал тому званию «праведника», которое венчает его сегодня. В молодости он был весьма избалованным подростком. Он высокомерно относился к своим братьям и доносил на них отцу. Любопытно, что Иаков всегда посылал Иосифа пасти скот вместе «с сыновьями Валлы и сыновьями Зелфы», которые занимали самое низшее положение среди его сыновей. Почему именно с ними? Возможно, он думал, что они будут относиться к Иосифу лучше, чем сыновья Лии, а может быть, пытался этим показать, что ущемляет Иосифа, надеясь смягчить ненависть, которую питали к нему старшие сыновья. Как бы то ни было, эти уловки оказались тщетными, ибо Иосиф, как я уже говорил, сам обострял отношения с братьями, передавая отцу «худые о них слухи» (Быт. 37, 2).
Но еще хуже, чем слухи, которые он доносил, были сны, которые он видел. Один раз он рассказал отцу, что видел во сне, как солнце, луна и одиннадцать звезд (то есть его родители и одиннадцать его братьев) поклоняются ему. В другой раз сообщил, что видел во сне, как снопы, связанные братьями, поклонились его снопу. Иаков всего лишь пожурил его: «Что это за сон, который ты видел? неужели я, и твоя мать, и твои братья придем поклониться тебе до земли?» Но в сердцах братьев этот рассказ возбудил тяжелую ненависть. К сожалению, Иаков не понял, к чему могут привести эти мрачные чувства и какую беду они принесут в будущем.
Свою красоту Иосиф унаследовал от матери, но сны — от отца. Впрочем, его сны не были такими сложными и интересными, как сон Иакова в Бейт-Эле, и не содержали разговоров с Богом. Высокомерные сны Иосифа так примитивны и инфантильны, что закрадывается сомнение: а видел ли он их вообще? Или просто придумал, чтобы подразнить своих братьев? В тексте библейского рассказа настойчивые упоминания о снах Иосифа, видимо, призваны намекнуть на его духовную связь с отцом, который был известным сновидцем, а может быть — на ту решающую роль, которую сны сыграют в жизни Иосифа в дальнейшем. Но на данном этапе никому не дано было предвидеть это — ни ему самому, ни родителям, ни братьям.
Впрочем, мы не можем обвинять Иосифа в том, что ему снились сны. Человек не властен над своими мыслями, а тем более над снами. Нашу настороженность вызывает лишь содержание его снов, а также назойливое желание Иосифа рассказывать о них членам семьи. Конечно, подросток по наивности может не понимать последствий своих поступков, но сомнительно, чтобы Иосиф был настолько наивен, и, уж безусловно, он не был настолько глуп. Вероятней всего, избалованность и та нескрываемая любовь, которую питал к нему отец, вселили в этого красивого мальчика уверенность, что его все любят и ему всё простят.
Конечно, от отца, от Иакова, можно было бы ожидать большей чуткости и осторожности. Однако, как я уже говорил, он только пожурил Иосифа за его сны и хотя заметил, что братья ему завидуют[107], но сразу вслед за этим допустил странную и опасную оплошность. Когда братья отправились пасти семейное стадо в район Сихема (Шхема), он послал к ним Иосифа, обязав его вернуться и сообщить, все ли в порядке с ними и со стадом. Читатель понимает из этого, во-первых, что на этот раз Иосиф вообще не пошел на пастбище с братьями, и, во-вторых, что Иаков не предвидит, какой опасности он подвергает любимого сына, посылая его к братьям одного, тем более с наказом, откровенно утверждающим Иосифа в роли доносчика, которую он раньше играл без санкции отца.
В предыдущем поколении, когда самому Иакову грозила месть брата Исава, их мать Ревекка поспешила отослать любимого сына в надежное место. А сейчас Иаков послал своего любимого сына буквально в львиное логово. Более того — позволил ему идти туда в той самой полосатой рубашке, которая уже вызвала однажды их гнев и вообще настолько не похожа на рабочую одежду, что само появление в ней на пастбище можно расценить как чистой воды провокацию.
Меня это удивляет: что случилось со всегдашней настороженностью Иакова? Куда девался человек, вечно ожидающий самого худшего и заблаговременно защищающий свои тылы? Тот, что сказал матери: «Может статься, ощупает меня отец мой» (Быт. 27, 12)? Тот, что повторил Лавану во избежание ошибки: «За Рахиль, младшую дочь твою» (Быт. 29, 18)? Тот, что перед встречей с Исавом продумал каждую мелочь и рассчитал каждый свой шаг? Может быть, он понимал неминуемость столкновения между Иосифом и его братьями, но надеялся, что оно не будет особенно серьезным? А может быть, даже надеялся, что в результате Иосиф поймет нестерпимость своего поведения?
Но если Иаков и допускал возможность такого столкновения, он, безусловно, не представлял себе, к каким тяжким последствиям оно приведет. Даже он, испытавший на себе ненависть брата, который в гневе хотел его убить, не знал, насколько сильной и опасной была зависть и ненависть его сыновей.
