Один якадуро, или каттадия, в расшитом красными узорами белом саронге, лежавшем двумя или тремя широкими воланами от пояса до середины голени, в такой же расшитой кофточке и головной повязке, с полосками бубенцов на голенях и руках, приплясывал под звуки двух том–томов (длинных барабанов) и бормотал нараспев заклинания. Время от времени он пронзительно свистел в небольшую флейту, которую держал в левой руке. Мы начали тихонько расспрашивать одного из сыновей больного, шестнадцатилетнего мальчика, в чем, собственно, дело, но мальчик испуганно отказался отвечать, говоря, что яка — черт — может напасть на тех, кто будет о нем говорить во время церемонии; он даже отошел от нас подальше. Пришлось удовлетвориться объяснениями, которые шепотом давал нам наш любезный спутник Альберт Джайасинха.
Пока каттадия пел, Джайасинха шепотом рассказал нам, что почтенный Андрис заболел и астролог не мог найти причины тому в его гороскопе, но у Андриса очень плохие отношения с его соседом, который хочет оттягать у него одну из его плантаций. Суд в первой инстанции уже присудил ее Андрису. Сосед подал в следующую инстанцию. Поэтому, когда Андрис заболел, то все родственники, знакомые, да и сам больной поняли, что дело нечисто. Очевидно, Гунатилака решил извести соседа, побывал у знахаря (каттадия), и они напустили на Андриса какого–нибудь яка.
Сингальцы очень часто прибегают к помощи знахаря, чтобы напустить на своего врага порчу. Сводится все к тому, что знахарь ставит в каком–нибудь глухом месте, например на кладбище, приношение нечистым духам в виде цветов и бетеля, а также пяти видов жареных зерен и семи керри, призывает их всяческими заклинаниями, бросает в горшок с горящими угольями душистую смолу даммар, которая дает громадные клубы благоухающего дыма, и, держа в этом дыму грубую восковую фигурку, изображающую подлежащего порче человека, втыкает в нее в разные места гвозди, сделанные из амальгамы пяти разных металлов (обычно золота, серебра, меди, олова и свинца). В этом же дыму он держит что–нибудь, взятое от обреченного человека: клочок его волос, обрезки ногтей, нитку из его саронга, щепотку земли, вынутую из его следа. После церемонии обречения злым духам эти обкуренные вещи тайком закапываются в землю в каком–нибудь месте, где имеющий быть испорченным непременно должен перешагнуть через них — например, под калиткой его сада. После этого несчастный должен неминуемо погибнуть, а восковая фигурка иногда оставляется там же под землей, иногда же из опасения судебного следствия выкапывается и прячется…
Церемония, на которой мы присутствовали, была направлена против Маха Кола Санни Яксейо (Большой Черт Роковых Болезней)…
В церемонии участвовали, кроме двух барабанщиков, два каттадия. Один, как уже сказано, плясал перед храмом, своими свистками и заклинаниями вызывая духов. Вдруг из двери выскочил, не выходя, однако, из храмика, некто в страшной черной маске, с торчащими клыками, одетый в пояс из листьев поверх подвернутого между ног темного саронга, — выскочил и заревел. Шаман поднес ему бетеля, приготовленного уже в жвачку, и еды, т. е. риса с керри. Поставив угощение перед дьяволом, шаман продолжал петь и кружиться в пляске. Затем, после особенно головокружительного поворота, он остановился и закричал дьяволу, чтобы тот, если он наслал болезнь на больного, принял предлагаемое угощение и снял болезнь. Дьявол, однако, угощения не принял и скрылся за дверь. Шаман начал крутиться еще быстрее и петь о могуществе Будды, рассказывая разные происшествия из жизни Гаутамы Будды и его предыдущих воплощений. Это продолжалось довольно долго.
Наконец из–за двери выскочил с двумя пучками зеленых прутьев в руках другой демон; маска у него была кроваво–красная, спутанные волосы повязаны цветным платком, тело до пояса и ноги вымазаны черной краской; вокруг бедер был завязан кроваво–красный саронг. Он оказался перед дверью одним прыжком. Он выскочил с душу раздирающим свистом и, подняв над головой обе руки с ветвями, остановился в картинной позе. И опять полились быстрые неясные строфы заклинаний… мольбы о пощаде, просьба удовлетвориться вместо пациента предлагаемым угощением и отрывистый вопрос: «Ты ли послал эту болезнь?»
Черт тронул подаваемое блюдо правой рукой, но ничего не взял и таким же прыжком вверх исчез.
Следующего дьявола пришлось вызывать очень долго… Шаман прыгал, приседал, вертелся с такой быстротой, что все его три юбки–волана развевались колесом, как юбочки балерины. Пот катился с него градом, у него уже не хватало сил свистеть в дудку, и казалось, что сейчас он упадет в полном изнеможении. Наконец с гулким, глухим ревом над дверью внутри храма показалась до пояса страшная, черная, косматая фигура. Во что она была одета, я не могла разобрать. В темноте казалось, что это была медвежья шкура, — думаю, впрочем, что это были просто листья, нарванные бахромкой. Лицо было покрыто черной, страшной маской с вывороченными красными губами и сверкающими белыми кабаньими клыками. Он ревел и размахивал обеими руками, в которых держал горящие факелы. В темноте и тишине ночи от этих звуков, от пламени, от страшного лика и громадного роста стало жутко. Больной весь трясся, как в лихорадке. Зато шаман преобразился: с него вся усталость как будто соскочила. Сложив руки над головой, он кланялся духу почти до земли.
Между тем чудовище продолжало реветь. Шаман поднялся и опять начал приседать и прыгать со страшной быстротой, но только молча, потому что, пожалуй, минут пять подряд, не прерываясь, не переводя дыхания и не слабея, звенел гул из чудовища. Наконец он разом оборвался. Шаман протягивал черту приношения: еду и половину кокосового ореха, полную тодди (пальмовое вино), просил его принять и дать знать, не он ли наслал болезнь. Дьявол, не трогая приношения, заревел опять и провалился. Тут только мы поняли, для чего были нужны полочки на задней стороне двери. Они служили ступеньками для дьявола. Шаман в это время опять вертелся и пел и, наконец, в изнеможении упал на землю и с жадностью пил из кокосовой скорлупы тодди, поданный ему сыном больного.
Несколько времени было тихо, только том–томы гремели, гудели, журчали и звенели. Джайасинха объяснил мне, что предлагать угощение каждому демону можно только в определенные часы. Одни из них едят от 6–10 часов вечера, другие ночью между 10—2, а третьи ранним утром с 2–6.
Спустя некоторое время шаман поднялся опять. На этот раз у него в руках не было уже дудки, а был удакку — ручной барабан, имеющий форму песочных часов и ударные поверхности с обеих сторон вершка три диаметром. Теперь шаман не только плясал, не только пел, но и аккомпанировал себе дробными частыми ударами по удакку, причем звуки эти как–то странно и жутко сплетались с музыкой том–томов. Один за другим на вызов шамана явились восемнадцать дьяволов Маха Кола Санни Яксейо. Каждый имел свою особую маску и особую одежду. У некоторых вместо маски были только клыки, торчавшие изо рта. У некоторых вся одежда состояла из листьев. У одного вместо головного убора был на голове как бы целый куст зеленых ветвей. У другого же (я не могла разглядеть в темноте, как это было сделано), казалось, что прямо изо рта вырывается пламя…
В числе дьяволов явился и сам Маха Кола Санни Яксейо. Изображавший его второй шаман явился с громадной маской на лице: вокруг средней клыкастой маски ореолом расположились маленькие, в половину человеческого лица, деревянные маски всех восемнадцати форм. Они были связаны с главной маской и между собой деревянными дощечками. Эта маска поднималась над головою актера на пол–аршина и закрывала его почти до пояса. Перед ним шаман только пел и плясал, предлагал ему угощения, но не спрашивал ни о чему и сам Маха Кола Санни Яксейо показался только на минуту и сразу исчез.
Так пляски и заклинания продолжались целую ночь.
Около пяти часов утра появился один страшный демон. Его маска в темноте казалась черной, на самом деле она имела темно–синий цвет. Среди поданных шаманом угощений была живая курица. Вместо того чтобы коснуться предлагаемого, дьявол схватил курицу за шею и с воем, от которого кровь застыла у меня в жилах, завертелся волчком, а затем схватил курицу зубами за горло. Курица пронзительно закричала. Из перегрызенного горла тяжелыми темными каплями падала кровь. Черт скрылся за дверью с курицей в зубах и с блюдом риса и керри в руках.
Джайасинха наклонился ко мне; он был бледен, по его лицу струились капли пота.
— Это он наслал болезнь, — прошептал он мне. — Он принял жертву, Андрис Аппу теперь поправится.
Больной лежал почти в обмороке. Шаманы как–то разом ударили в свои том–томы и удакку. Главный шаман пронзительно засвистел, закружился, и казалось, что он никогда не остановится. Даже у постороннего наблюдателя при виде этой пляски захватывало дыхание. Наконец он упал. Больного унесли в дом, шаман припал к чашке тодди.
