антропологической тематикой, что не могло не сказаться и на специфике предлагаемых ими кандидатских тем. Наконец, особый интерес к блаженному Августину проявлял преосвященный Антоний (Храповицкий) – ученик А. Е. Светилина по СПбДА, затем ректор МДА (1891–1895) и КазДА (1895–1900).
Если обратить внимание на временнбе распределение «августиновских» работ, то можно сделать общее замечание: интерес к наследию блаженного Августина повышается начиная с 1880-х гг. С одной стороны, это было связано с общей ситуацией в России и церковной жизни: активизацией полемики со старообрядцами, сектантами, а также новым витком диалога со старокатоликами и англиканами. Вполне понятно, что идеи блаженного Августина не могли при этом оставаться без внимания. С другой стороны, в академическом богословии появляются новые тенденции, которые также определяют новый всплеск интереса к Иппонийскому епископу. Так, начинает выкристаллизовываться в качестве особого направления антропология, – разумеется, ключевыми становятся вопросы о первородном грехе, человеческой воле и ее свободе, благодати. Более определенным становится интерес не только образованного общества, но и самой высшей духовной школы – по крайней мере, ее отдельных представителей – к внеакадемическому, «мирянскому» богословию – славянофилам, философствующим писателям.
В этом общем повышении интереса выделяется несколько временных концентров: 1884–1888, 1894–1898, 1905–1907 гг., причем первый явно связан с СПбДА (можно усмотреть указанное выше влияние А. Е. Светилина), второй – с МДА и КазДА (не без вклада преосвященного Антония (Храповицкого)), третий – со всеми академиями.
Но, разумеется, главный интерес представляет тематическое распределение работ, связанных с блаженным Августином. Наиболее значимы два тематических блока: экклесиологический и антропологический. С ними обоими тесно сопрягаются работы по августиновской философии или даже богословию истории. Разумеется, есть несколько работ по тринитарному учению блаженного Августина и его пневматологии.
Несколько меньшие по количеству работ, но чрезвычайно важные для духовной школы, воспитывающей служителей слова Божия, еще три направления в изучении наследия Иппонийского епископа: экзегетическое, гомилетическое, пастырско-педагогическое.
2. Во второй части выделим некоторые наиболее интересные работы по указанным выше направлениям, а также идеи, характерные для ряда работ.
Как уже было сказано, кандидатские диссертации в духовных академиях XIX – начала XX в. – это выпускные работы, поэтому им свойственны все недостатки, неизбежно связанные с этим жанром, неопытностью исследователей и кратким временем, отпущенным на написание работы. Часть работ не представляет научной ценности и даже не несет какой-либо новизны, а построена на компиляции трудов предшествующих авторов – иностранных или даже своих, отечественных. Некоторые выпускники хотя и пытаются строить исследование самостоятельно, но пользуются русскими переводами августиновских трактатов, что, разумеется, также не отвечает строгим научным критериям. Наконец, наиболее самостоятельные, добросовестные и деятельные нередко склонны к одной из крайностей: либо они смущаются критически подходить к идеям отца древней Церкви – пусть и западного, и неоднократно ранее критикуемого; либо, напротив, с молодым дерзновением возлагают на Иппонийского епископа не только привычную ответственность за filioque и прочие особенности западного богословия, но и недостаточно четкую экзегезу, связанную с односторонностью его образования, слабой филологической подготовленностью блаженного Августина, незнанием греческого и еврейского языка. Впрочем, у большинства молодых богословов все же хватает снисходительности по отношению к древнему автору, и они не отказывают ему в определенных успехах в богословской учености.
В первом – экклесиологическом – направлении можно выделить три варианта работ: 1) о расколе донатистов и полемике с ним блаженного Августина [584]; 2) об августиновском понимании Церкви и ее отношений с государством [585]; 3) об учении блаженного Августина о Церкви в эсхатологической перспективе и о Царствии Божием [586]. Первые два варианта имели наибольший «рейтинг» на протяжении всего обозреваемого периода, что объясняется уже указанными выше причинами: раскол, ереси, диалог с иными конфессиями, да и сам синодальный период с его специфическими отношениями Церкви и государства к середине XIX в. настоятельно требовали научного изучения с учетом церковного опыта. Богословие же истории Иппонийского епископа выявлялось постепенно, очень осторожно, повышение интереса к нему произошло уже в преддверии революционного катаклизма.
Обращаясь к полемике блаженного Августина с донатистами, авторы диссертаций выделяли прежде всего поднятый в этой полемике вопрос о действительности и спасительности Таинств Церкви, совершаемых недостойными лицами. Крайне важна для молодых авторов была формулировка общего учения блаженного Августина о Церкви как «посреднице» в освящении людей. Следует отдать молодым богословам должное: они не ограничиваются рассмотрением традиционных противодонатистских трактатов блаженного Августина [587], но привлекают другие сочинения, полезные для выяснения общего понятия древнего автора о Церкви [588]. Наконец, выпускники академий часто обращают внимание на ложность некоторых утверждений донатистов – прежде всего взгляда на Церковь как на общину, отделенную от государства, – и, напротив, на представление блаженного Августина о «внутреннем единстве» Церкви и государства, их служении и помощи друг другу. Но, разумеется, этот вопрос, вызывая особый интерес в связи со спецификой церковно-государственных отношений в самой России, при соотнесении августиновских идей с реалиями синодальной эпохи далеко не всеми авторами решался в пользу последних [589].
Более поздние работы этого направления строятся в основном не в церковно-историческом, а в церковно-практическом ключе: авторы обращают особое внимание на применимость исследуемого материала к российской действительности начала XX в. [591] Вопрос об отношении к старообрядческому расколу особенно остро встал после 1905–1907 гг., поэтому экклесиологическое осмысление древнего раскола и успешные практические действия против него Иппонийского епископа представляли реальный интерес, подтверждаемый рецензентами [592]. Ответы блаженного Августина на главные вопросы, вокруг которых группировалась его литературная и практическая борьба с расколом – о святости и кафоличности Церкви, о перекрещивании схизматиков и принятии в сущем сане, о веротерпимости или внешне-принудительных мерах борьбы с расколом, – систематизировались в виде, удобном для использования их русскими догматистами, канонистами и полемистами против раскола.
Среди кандидатских работ, посвященных наследию блаженного Августина, следует выделить сфокусированные на богословско-исторической концепции Иппонийского епископа. В предыдущей статье говорилось о начале изучения этой темы в духовно-академическом сообществе профессором КазДА Михаилом Красиным в начале 1870-х гг. [593] и активизации этого процесса в 1890-х гг. [594] Не оставались вне этого интереса и молодые богословы. Так, в 1894 г. выпускник КДА Мартирий Чемена представил кандидатскую работу «О граде Божием», называя его «первым опытом христианской философии истории». Работа не является оригинальной, ибо автор не выходит из русла традиционных рассуждений – определение язычников и христиан к соответствующим «градам», судьбы тех и других [595], – но начало было положено.
В 1903 г. в КазДА появился более интересный опыт: кандидатская диссертация Александра Полянского – будущего священномученика Амвросия – с характерным названием: «Учение о Царстве Божием по соответствующему сочинению блаженного Августина “О Граде Божием”» [596]. Диссертация была написана почти одновременно
