На достижении указанной Богом цели люди должны сосредоточить все усилия своей нравственной воли, но конечный результат — целиком в руках Предвечного. Логически эти два положения соединить трудно. Но оба они с разных сторон отражают единую истину. Второзаконническая История иллюстрирует свою формулу примерами из прошлого, превращая эмпирические факты в религиозный урок.
Бытие народа рисуется там как нечто подобное жизни отдельного человека; стержень его — диалог с Богом. В самих событиях звучит Слово Божие, обращенное к людям, а люди так или иначе отзываются на него. Отсюда и бросающаяся в глаза двойственность исторических книг Библии. С одной стороны, мы видим в них этапы становления, роста и расширения Завета: Бог полагает начало Своему Царству среди Израиля и шаг за шагом подготавливает его. Он чудесным образом вводит народ в Обетованную Землю. Он руководит им посредством вдохновенных судей, вождей и пророков и, наконец, дает ему Сион как религиозный центр. Народ же со своей стороны призван углублять Богопознание, осуществлять заветы Торы в конкретной жизни, предваряя тем самым последнее и полное явление Бога в мир.
Но на фоне этого движения к Царству Божию история Израиля представляется как провал: он постоянно сворачивает с предначертанного пути, увлекаемый многообразными искушениями. Это идолопоклонство и обрядоверие, угнетение одних людей другими и слепой национализм, зачарованность могуществом империй и блеском внешней цивилизации. Одним словом, здесь дан полный набор грехов, сопровождающий историю народов. Израиль оказывается универсальным прототипом любого из них.
При этом История показывает, куда уводят ложные дороги. Неверность Завету влечет за собой внутренние неурядицы, приход врагов, распадение и гибель Давидова царства.
Таким образом, для второзаконнических авторов история— не только проявление воли Божией, но и арена деятельности человека. И если Бог сделал все для того, чтобы Его народ пришел к заветной цели, то сам народ слишком много сделал для того, чтобы свести на нет небесную помощь.
Поскольку народ духовно болен уже в течение долгого времени, для того чтобы исцелить его, нужно было как можно точнее определить недуг. И книжники, оглядываясь на прошлое Израиля, выносят ему приговор. Они хотят довести дело покаяния до конца и поэтому действуют с решительностью хирурга. Они не ищут причин неудач в случайных факторах, не хананеи, не язычники, не завоеватели повинны в разложении и падении народа Божия, но он сам, враги же его были лишь орудиями для вразумления заблудших.
Тут проявилось беспримерное мужество и честность авторов Истории; нелегко было, преодолев национальное самолюбие, открыто объявить народу: вы находились во власти химер, вы предали свое дело, вы отвергли слово Божие — вот разгадка вашей печальной участи. Все, в чем укоряли Израиль прежние пророки, было подтверждено панорамой семи веков — от смерти Моисея до смерти Навуходоносора. Не Бог изменил своим людям, а люди изменили Богу — вот главная идея четвертой Священной Истории, подытожившей годы жизни Израиля в Земле Обетованной.
Воспитательную роль этой боговдохновенной книги, полученной пленниками, трудно переоценить. Наглядные примеры показали им, что воистину отцы их были недостойны Божиего милосердия. Призыв к покаянию, с которым обращался к Израилю Иезекииль, был подкреплен уроками Истории. Этот призыв, звучавший и в годы притеснений, возбудил новый порыв религиозного духа. Отроки, брошенные халдеями в печь за отказ поклониться идолу, — вот символ истинного Остатка, сохраненный последующими поколениями от времени плена [4].
Но если в катастрофах прошлого Израиль отныне видел справедливое возмездие, то как было понять новые невзгоды, выпавшие на его долю?
О том, что Бог карает за грехи отцов, не могло быть и речи, ибо Иезекииль недвусмысленно отверг эту древнюю идею. Оставалось признать, что продолжение бед имеет иной смысл, нежели простая кара. Эта мысль не была новой, ее высказывал еще пророк Осия. И вообще, разве не знала история случаев, когда страдал именно праведник? Как объяснить с точки зрения формулы "грех-наказание" трагические страницы в жизни Иосифа, Моисея, Илии? Ведь и в самом их страдании Бог был с ними!
Здесь Израилю надлежало взойти на новую ступень религиозного сознания. Прежде благоволение Божие казалось ему неотделимым от «шалома», полноты земного благоденствия. Налитые виноградные гроздья, зреющий хлеб, благодатные облака в чистом воздухе — вот постоянные образы, к которым обращались пророки, когда желали зримо представить Царство Бога среди Его народа. И в самом деле, не рождает ли радость бытия ощущение богоприсутствия? Не приносит ли она с собой небесное касание, окрыляющее душу, наполняющее жизнь красотой? Но вот приходит иной опыт, скрылось солнце, сгустилась мгла. И все-таки в самой этой мгле голос Божий по-прежнему не умолкает. Слова «Бог посетил» могут означать даже наступление дней скорби. Незабываемые строки псалмов свидетельствуют об этом: они говорят, что в ночи Бог может являть Себя не менее ощутимо, чем в безоблачные дни. Рядом с Ним страдание перестает быть лишь унизительной мукой, испытания порой даже содействуют внутреннему росту человека, очищают его веру от низменных, корыстных мотивов, пронизывая ее жертвенной любовью и беззаветной отдачей. Эта мысль нашла свое выражение в притче о древнем мудреце Иове, сложенной, вероятно, среди изгнанников [5]. Сатана, ангел-искуситель, утверждал, что праведность Иова — это лишь законная плата Богу за земное благополучие, что если Иов лишится даров Неба, то от его благочестия не останется и следа. Но Сатана оказался посрамлен: потеряв все, человек не поколебался в верности Богу.
И еще одна сторона страдания стала очевидной для Израиля в те дни: есть особые муки и особые мученики. Почему Иеремия, избранник Божий, был подобен «агнцу, ведомому на заклание»? Потому что он нес на себе бремя грехов своих братьев. И не только Иеремия, но и многие другие пророки прошли в своем пути через «долину смерти». Моисей, столько претерпевший от своего народа, готов был пожертвовать собой за него (Исх 32, 32), да и само пророческое призвание нередко было для посланников Божиих пыткой, добровольно принятой ради спасения других. Не в этом ли жертвенном крестоношении заключена роль «святого Остатка» и «бедняков Господних», которые, претерпев мучения, принесут миру Божию правду?
Тут мы приближаемся к самому таинственному месту Ветхого Завета и в то же время самому возвышенному, где более всего он связан с Евангелием.
В унылом затишье плена раздается голос нового избранника Господня, который возвещает Израилю «новое и сокровенное» (Ис 48, 6). Речи его подобны свежему ветру, внезапно подувшему над раскаленной пустыней. Ни прежде, ни после него в дохристианском мире мы не встретим такой глубины прозрения, силы и свободы духа. Он — величайший учитель, богослов и поэт Израиля. Недаром Свою первую проповедь к жителям Назарета Христос начнет словами этого пророка, а Отцы Церкви назовут его «ветхозаветным евангелистом».
* * *
Но кто же он, этот человек? Казалось бы, в Ветхом Завете о нем должно быть сказано больше или хотя бы не меньше, чем об Исайе и Иеремии.
Но тут, как ни трудно этому поверить, обнаруживается поразительный факт: непроницаемая завеса скрывает лицо пророка, даже имя его остается нам неизвестным.
Его проповеди и гимны включены в Библии в Книгу Исайи, и долгое время их из-за этого приписывали иерусалимскому пророку. Но даже и тогда, когда выяснилось, что это — ошибка, загадка безымянного провидца осталась неразрешенной. Условно его принято теперь называть Исайей Вторым или Второисайей [6].
О многих других пророках, проповедовавших короткое время, мы не знаем ничего, кроме имени. Но не говоря уж о том, что Второисайя был личностью исключительной, его служение обнимало почти четверть века и не могло пройти незамеченным.
Быть может, он носил то же имя, что и пророк VIII века, а впоследствии их отождествили? Но это предположение нечем подтвердить.
Есть мнение, что пророк намеренно укрылся за авторитетным именем. Подобные примеры Ветхий Завет знает. И не только Ветхий: достаточно вспомнить апокрифические евангелия или великого церковного философа V века, писавшего под именем Дионисия Ареопагита. Но против того, что мы имеем дело только с псевдонимом, говорит поразительное сходство в словаре и стиле между Исайей, сыном Амоца, и Второисайей. Такая близость не может быть случайной.
Скорее всего перед нами не просто псевдоним, а свидетельство духовной преемственности, глубокой ученической связи. «Владыка Ягве, — говорит Второисайя, — дал мне язык учеников, чтобы я мог укреплять словом изнемогающего. Он каждое утро пробуждает мой слух, чтобы я мог внимать, как ученик» (Ис 50, 4). Учениками («лимудим») иерусалимский пророк называл своих последователей, и в этом смысле, кроме Книги Исайи, слово «лимудим» в Библии нигде больше не употребляется [7]. Вероятно, анонимный писатель принадлежал к Исайевой школе и сознавал себя продолжателем дела учителя. Этим объясняются и общие черты стиля обоих пророков, и то, что речи Второисайи были вставлены в антологию Исайевой традиции.
