«…Совершенная покорность русских воле князя в деле перемены веры и так называемое мирное распространение христианства на Руси есть не что иное, как невозможная выдумка наших неумеренных патриотов, хотящих приносить здравый смысл в жертву своему патриотизму. Нет сомнения, что введение новой веры сопровождалось немалым волнением в народе, что были открытые сопротивления и бунты, хотя мы и не знаем о них никаких подробностей…»
Почему же сопротивление внедрению новой религии, которое было процессом вполне естественным и было представлено отнюдь не единичными случаями своего проявления, не победило? Но кому обычно свойственно защищать свою веру? Прежде всего – служителям веры, для кого это и призвание, и в немалой степени – личный интерес. Но волхвы не были служителями культа в привычном нам понимании, не были представителями единой касты, как жрецы в Египте или Индии. При своей многочисленности и общем желании не допустить вытеснения своих старых культов христианством, они не были серьезным противником для отвергшего их государства. Вот что об этом говорил профессор Голубинский:
«Сословие наших волхвов не было сословием организованным, так чтобы борьба с их стороны могла быть ведена общею массой и по одной общей команде. Они представляли борцов немалочисленных, но разрозненных и одиночных, а при таком положении дела правительству, как оно поступало после, не было затруднения освобождаться от них тем, что они внезапно исчезали и пропадали без вести, быв по мере их опасности или заключаемы в тюрьмы или предаваемы смертной казни».
Иначе говоря, отношения власти с инакомыслящими на Руси имеют очень давние традиции…
Но вернемся к князю Владимиру. Точнее, к его наследникам. Как здесь уже говорилось, Владимир имел четырех жен во язычестве и дважды был женат уже как христианин. Естественно, что у князя были дети. Достоверно известно о 13 сыновьях (в том числе Позвизд, имя матери которого неизвестно; порядок их старшинства достаточно условен) и минимум 10 дочерях (известны имена лишь четырех). О детях Владимира и Рогнеды я уже упоминал, были у него дети и от других жен. В том числе от последней жены-христианки князь имел дочь, названную Добронегой (крещена Марией), ставшую уже после смерти отца женой польского короля Казимира I. Особняком среди сыновей князя стоит Святополк, прозванный Окаянным. На его матери, бывшей греческой монахине, а потом и вдове его брата Ярополка, Владимир не был официально женат, хотя и сделал своей наложницей, а родившегося после смерти Ярополка сына признал своим. Что касается брака с Анной Византийской, то, хотя он и продлился более двадцати лет, летописцы о детях Владимира и Анны не упоминают. Возможно, у них была дочь (или дочери), но письменные источники тогда не забывали упомянуть лишь сыновей-наследников. Впрочем, не исключается и то, что великий князь, часто пребывавший в долгих разъездах по своим обширным владениям и военных походах, вполне мог оставить после себя еще сколько-то детей, матери которых благоразумно не претендовали на признание отцовства. Однако это всего лишь ничем не подкрепленные предположения, так что не будем оскорблять чувства верующих. Отсутствие детей в этом браке могло иметь и иные причины, особенно с учетом уровня тогдашней медицины и гигиены.
Во всяком случае, далеко не все из признанных Владимиром детей оставили хоть сколько-нибудь заметный след в истории. Об Изяславе Полоцком уже говорилось, а вот о других сыновьях стоит сказать отдельно. Выше упоминались связанные со Святополком и Ярославом события, происходившие в Киевской Руси в последние два года жизни Владимира. О причинах, побудивших княжичей пойти против отца, летописи говорят в основном вскользь. И если со Святополком картина украшена хоть какими-то подробностями (вроде того, что он сам считал себя сыном Ярополка, хотя и пользовался всеми привилегиями сына Владимира), то, что побудило княжившего в Новгороде Ярослава стремиться обособить свой удел, обычно не разъясняется – летописцы больше говорят о том, как был огорчен Владимир, собирая войска в поход на собственного сына (и еще неизвестно, дожил бы Ярослав до признания Мудрым, не прервись жизнь Владимира). Как ни странно, но причина у обоих князей была одна. В последние годы жизни Владимир явно выделял из своих сыновей одного – младшего Бориса, и не скрывал своего намерения изменить порядок престолонаследия в его пользу, и даже передал под его начало свою личную дружину. Естественно, это не устраивало ни Святополка (считавшегося самым старшим на тот момент), ни Ярослава (чей удел был наиболее значимым после Киева). Противостояние этих двоих едва не ввергло Русь в большую смуту после смерти их отца и стоило жизни троим их братьям (Борису и Глебу, признанным впоследствии святыми мучениками, и Святославу, который не стал святым – возможно, потому, что погиб в честном, хотя и неравном бою с дружиной Святополка, а не был убит безоружным, как его братья), однако мы говорим не о них, поэтому сделаем еще один шаг назад.
Упомянем, выражаясь современным языком, культурно-социальную политику Владимира Святого. Выше говорилось о том, что повелением князя набирались дети в школы учиться грамоте – чтобы было кому нести и утверждать священные истины. Это правда – священники, способные читать богослужебные книги, действительно требовались Церкви. Однако цели князя были гораздо шире этого. По мнению Голубинского, «…Владимир не только был крестителем Руси, но хотел быть и ее просветителем, желал и имел намерение сделать ее страною не только христианскою, но и европейскою во всем смысле этого последнего слова. Вскоре после возвращения из Корсуни, или приведши сам вместе с священниками или получив немного спустя времени вместе с митрополитом и епископами ученых людей и учителей, Владимир роздал этим последним в учение детей… своих бояр и, по всей вероятности, лучших граждан киевских. Весьма неудачным образом предполагая, что дети… набраны были для приготовления в священники, в этом распоряжении Владимира, обыкновенно, видят заботу, относившуюся к церкви. Но дети знатных людей не могли быть набраны для сейчас указанной цели, ибо, с одной стороны, они нужны были для государственной службы, а с другой – отцы их не могли иметь ни малейшей охоты отдавать их для приготовления в священники, которые должны были выбираться не из знати, а совсем из других сословий. Дети знатных людей могли быть набраны для учения только с той целью, чтобы стать людьми более или менее просвещенными независимо ни от каких практических целей; иначе сказать, помянутое распоряжение Владимира означает, что с генерации набранных детей он хотел водворить в высшем русском обществе греческое просвещение». То есть князь руководствовался интересами в большей степени государства, чем церкви. Увы, как и многое другое, грамотность распространялась насильственными методами. Не случайно в «Повести временных лет» осталась такая запись: «Посылал он собирать у лучших людей детей и отдавать их в обучение книжное. Матери же детей этих плакали о них; ибо не утвердились еще они в вере и плакали о них как о мертвых…»
Трудно сказать, когда именно Владимир Святославич действительно был причислен к лику святых. Впервые князь Владимир упомянут как святой в Ипатьевской летописи под 1254 годом, а о праздновании памяти его как святого впервые записано в Лаврентьевской летописи под 1263 годом. Считается, что празднование святому равноапостольному Владимиру было установлено князем Александром Невским после того, как в 1240 году была одержана им победа над шведами в битве на Неве, случившейся 15 июля – в день смерти святого Владимира. Любопытно, однако, что во многих ранних списках жития Александра Невского в перечне святых, упоминаемых в связи с Невской победой, имени Владимира нет. А умер Александр в 1263 году. Впрочем, о нем мы тоже еще вспомним, а пока попробуем ответить на вопрос – почему человек, больше других сделавший для распространения православия на Руси, не был признан святым хотя бы сразу после своей смерти? Вот что об этом писал профессор Голубинский: «Что было этому причиной, мы не можем сказать положительно, но с вероятностью предполагаем, что она заключалась в тех изобильных пирах… Память о них долго жила в народе, и они-то и могли смущать и затруднять совесть народную признать Владимира святым, ибо пиры и святость, которая – по позднейшим впавшим в односторонность понятиям – стала непременным синонимом аскетизма, должны были представляться вещами трудно совместимыми. Владимир мог быть признан святым, когда живая память о пированьях – почестных пирах и о столованьях – почестных столах его наконец совсем исчезала, оставшись только в былинах народных, и когда он остался для представления народного только крестителем Руси».
Вот уж действительно – как-то не слишком сильно поменялся образ жизни Владимира с принятием новой веры. Все те же изобильные пиры, заседания с боярами и воеводами, все те же многодневные вояжи по владениям…
