Конец утопии - Герберт Маркузе

Сегодня любая форма конкретного мира, человеческой жизни, любое преобразование технического и природного окружения представляет собой возможность, и положение этой возможности является историческим. Сегодня мы способны превратить мир в ад, и мы уже на пути к этому. Мы также способны превратить его и в противоположность ада. Это означало бы конец утопии, то есть опровержение идей и теорий, использующих понятие утопии с тем, чтобы выступить с осуждением определенных социально-исторических возможностей. «Конец утопии» также может быть понят как «конец истории» в том смысле, что новые возможности человеческого общества и окружающей его среды нельзя больше считать ни продолжениями старого, ни даже существующими с ними в одном и том же историческом континууме. Скорее, они предполагают разрыв с историческим континуумом; они предполагают существование качественного различия между свободным обществом и по-прежнему несвободными обществами - различия, которое, по словам Маркса, делает всю предшествующую историю лишь предысторией человечества.

Но я полагаю, что даже Маркса еще слишком сильно сдерживало представление о континууме прогресса, что даже его идея социализма еще - или уже - не означала решительного отрицания капитализма, которое предполагалось ею. То есть сегодня понятие конца утопии подразумевает необходимость по крайней мере общего обсуждения нового определения социализма. В основе такого обсуждения лежал бы вопрос о принадлежности основных составляющих марксова понятия социализма к устаревшему ныне этапу развития производительных сил. Устарелость эта, на мой взгляд, наиболее явно выражена в различии между царством свободы и царством необходимости, согласно которому существование и осмысление царства свободы возможно лишь за пределами царства необходимости. Подобное разделение предполагает, что царство необходимости остается таковым в смысле царства отчужденного труда, а значит, говорит Маркс, в нем возможна лишь наиболее рациональная организация труда и максимальное его сокращение.

Но этот труд по-прежнему принадлежит царству необходимости и, следовательно, является несвободным. Я полагаю, что одной из новых возможностей, связанных с качественным различием между свободным и несвободным обществом, является возможность возникновения царства свободы в царстве необходимости - в самом труде, а не только за его пределами. Придавая этой спекулятивной идее провокационную форму, я бы сказал, что нам необходимо признать возможность пролегания пути к социализму от науки к утопии, а не от утопии к науке.

Утопия - понятие историческое. Оно относится к проектам социальных изменений, которые считаются невозможными. Почему невозможными? Согласно традиционному представлению об утопии, невозможность осуществления проекта нового общества имеет место тогда, когда преобразованиям препятствуют субъективные и объективные факторы данной общественной обстановки - так называемая незрелость социальной ситуации. Коммунистические проекты времен Великой французской революции и, возможно, социализм в наиболее развитых в промышленном отношении капиталистических странах являют собой примеры действительного или мнимого отсутствия субъективных и объективных факторов, которые, по-видимому, делают их осуществление невозможным.

Однако проект социального преобразования может также считаться неосуществимым, потому что он противоречит определенным научно установленным законам, биологическим законам, физическим законам; например, такие проекты, как давняя идея вечной молодости или идея возвращения к мнимому золотому веку. Полагаю, что ныне мы можем говорить об утопии только в этом последнем смысле, а именно - когда проект социальных изменений противоречит действительным законам природы. Только такой проект является утопическим в строгом смысле слова, то есть внеположным по отношению к истории, но даже эта «неисторичность» имеет исторический предел.

Другая группа проектов, невозможность которых обусловлена отсутствием субъективных и объективных факторов, в лучшем случае может быть названа только «временно» неосуществимой. Выделенные Карлом Манхеймом критерии неосуществимости таких проектов неудовлетворительны по той простой причине, что, во-первых, неосуществимость выясняется лишь по прошествии времени. И нет ничего удивительного в том, что проекты социальных преобразований называют неосуществимыми, потому что они не были осуществлены в истории. И, во-вторых, критерий неосуществимости в этом смысле неудовлетворителен еще и потому, что вполне возможна ситуация, когда осуществлению революционного проекта препятствуют противодействующие силы и тенденции, которые могут быть преодолены и преодолеваются именно в ходе революции. Поэтому сомнительно приводить отсутствие определенных субъективных и объективных факторов в качестве довода против осуществимости коренного преобразования. В частности, - и этот вопрос интересует нас здесь - тот факт, что в наиболее развитых в техническом отношении капиталистических странах невозможно выделить революционного класса, не означает утопичности марксизма. Согласно Марксу, социальные агенты революции формируются только в ходе самого преобразования, и нельзя рассчитывать на ситуацию, когда в начале революционного движения революционные силы существуют, если можно так выразиться, в готовом виде. Но, на мой взгляд, есть лишь один надежный критерий возможного осуществления, а именно - когда имеются материальные и интеллектуальные силы для преобразования, но их рациональному использованию препятствует существующая организация производительных сил. И в этом смысле, я полагаю, сегодня мы действительно можем говорить о конце утопии.

Наличествуют все материальные и интеллектуальные силы, которые могут быть использованы при создании свободного общества, а то, что они не используются для достижения этой цели, объясняется тотальной мобилизацией существующего общества против собственного потенциала освобождения. Но подобная ситуация никоим образом не делает утопичной саму идею коренного преобразования.

В этом смысле ликвидация бедности и нищеты возможна как ликвидация отчужденного труда и того, что было названо мной «прибавочным подавлением». Даже в буржуазной экономической науке едва ли найдется серьезный ученый или исследователь, который стал бы отрицать, что в техническом отношении голод и нужду можно ликвидировать при наличии уже существующих производительных силах и что происходящее сегодня объясняется глобальной политикой репрессивного общества. И хотя мы согласны с этим, нам до сих пор недостаточно ясно значение этой технической возможности ликвидации бедности, нищеты и труда. Подразумевается, что эти исторические возможности должны пониматься в формах, означающих разрыв, а не преемственность с предшествующей историей, ее отрицание, а не ее положительное продолжение, расхождение, а не развитие. Они означают освобождение измерения человеческого существования этой стороны материального базиса, преобразование потребностей.

На кону стоит идея новой теории человека - не только как теории, но и как способа существования: идея возникновения и развития жизненной потребности в свободе и жизненных потребностей свободы - свободы, которая больше не основывается на нехватке и необходимости отчужденного труда и не ограничивается ими. Развитие качественно новых человеческих потребностей проявляется в виде биологической необходимости; они представляют собой потребности в строгом биологическом смысле слова. Ибо среди значительной части манипулируемого населения развитых капиталистических стран потребность в свободе не является жизненно важной, необходимой потребностью или перестала быть таковой. Наряду с этими жизненными потребностями