* В середине 18 века слово "манифестация" означало только общественное выражение чувства или мнения. К 1857 году оно приобретает смысл скопления народа, имеющего целью сделать публичными требования группы или партии, и к 1889 году оно приобретает смысл общественной церемонии во славу кого-то или в память чего-то, см. Dictionnaire des tresors de la langue francaise.
тем самым, скорее видимый, чем реальный консенсус. Если опросы общественного мнения оказываются так просто усвоенными широкой фракцией политического класса, то это потому, что они похожи на традиционные избирательные процедуры и позволяют на основе использования технических средств, которые основаны на статистической экстраполяции, получить абстрактное и "общее желание" с претензией на консенсус.
Только к началу периода III Республики станут учащаться "манифестации" в современном смысле слова. В это время стали организовываться настоящие "митинги под открытым небом", собрания в общественных местах и "прогулки" по улицам безработных рабочих, а также публичные демонстрации, которые явно были привнесены из Англии и посредством которых профсоюзные организаторы проверяли пыл рабочих требований, и одновременно пытались воздействовать на правительство, представляя ему одновременно опасное и управляемое зрелище рабочей толпы. Спор об эффективности манифестаций, который вели Жорес и Клемансо, обнаруживает пока еще неуверенное влияние на власть этой новой формы политического действия, которая воздействует только на тех, кто ее признает как таковую. Для крайне левых революционеров, будто одержимых идеей "последнего и славного восстания" и имевших на этот счет традиционное представление о коллективном действии, дисциплинированные, упорядоченные и исполненные почтения к порядку колонны манифестантов были "фарсом" и не могли рассматриваться как средство серьезного давления на власть; чтобы быть эффективными, манифестации должны были, по их мнению, пугать и включать в себя настоящий силовой элемент. Напротив, для социалистов-реформистов манифестация была способом нового выражения общественного мнения, которая должна была конкурировать с парламентскими инстанциями и угрожать монополии представительства: она могла быть полезным средством для самых обездоленных, чтобы заставить власть услышать их, а также могла стать средством для оказания давления на власть путем мобилизации общественного мнения; то есть она могла быть дополнением к праву голосования, позволяющему "народу" хотя бы призвать к порядку своих собственных избранных представителей. Социалисты устраивали кампании, чтобы добиться признания настоящего "права на манифестацию" Они добились только терпимого отношения при условии, что предусматриваемые процессии будут выглядеть дисциплинированно и организованно, то есть при условии/68/ cущественного снижения беспокойства, связанного с этим типом коллективного действия.
Безусловно, именно в 1909 году, благодаря тому, что историки называют "манифестацией Ферре", современная форма манифестации окончательно установилась. Спонтанное политическое выступление в защиту испанского анархиста Ферре "плохо закончилось", и тогда была созвана вторая манифестация, на этот раз под эгидой социалистической партии и ВКТ: эти организации рабочих хотели доказать, что они способны организовать упорядоченное шествие демонстрантов из рабочего класса, иначе говоря, что они способны провести манифестацию "по-английски", то есть мирно, без беспорядков и насилия. Эта вторая манифестация, которая с этой точки зрения "удалась", была в свое время описана прессой в выражениях, выдавших тревогу о том, что она покусилась на установившиеся категории политического восприятия, и обозначила то новшество, которое это событие и представляло: журналисты говорили о "чрезвычайной прогулке", о любопытной "процессии", в которой люди шли "рука об руку" и т.д./69/
От толпы к "общественности"
Таким образом, с установлением всеобщего (мужского) избирательного права и связанного с этим развитием в течение второй половины 19 века новых форм коллективных действий, во главе которых стояли "массовые" организации, такие как политические партии или профсоюзы, мы видим медленную трансформацию понятия "общественное мнение". До тех пор оно было почти исключительно мнением элиты граждан, в принципе более информированных и достойных с точки зрения их ума и нравственности, которые в результате рациональной дискуссии должны были его публично оглашать и призывать - в противовес "вульгарному" и "общему мнению" - к уважению авторитетного мнения, считающегося истинно верным и направленным на "общее благо". Это мнение было "общественным", в том смысле, что оно было предназначено, благодаря своей собственной ценности, к общественной огласке: это "формальное мнение, признанное политическими инстанциями", по выражению Хабермаса* пыталось свести себя к мнению большинства в парламентских инстанциях. "Воля народа" не могла выражаться прямо, а должна была перепоручаться посредничеству ее политически компетентных представителей, сгруппированных в организации, которые одновременно ее мобилизовали и ею руководили. К концу 19 века с увеличением массовых движений и уличных манифестаций (связанных, в частности, с урбанизацией и индустриализацией), а особенно с распространением народной и общенациональной прессы, возникает другое "общественное мнение", конкурирующее с предыдущим, которое будет сосуществовать с ним до середины 20 века пока его вовсе не вытеснит. Это новое мнение также квалифицируется как "общественное", но в другом смысле, который как бы вызван демократической логикой: это, по крайней мере внешне, мнение самой общественности. Это непосредственное или спонтанное мнение не имеет таких же характеристик, что и мнение политических элит, которое, в принципе, является результатом специфической политической работы. Речь идет в меньшей/70/
* J.Habermas, L'espace public. Archeologie de la publicite comme dimension constitutive de la socicte bourgeoise , Paris, Pavot, 1986 (1-ere edition allemande 1962), p. 255. В главе VIII, посвященной "концепции общественного мнения" противопоставляются эти две формы "общественного мнения", но абстрактным образом, в оценочных суждениях (отмечается разложение общественного мнения, поскольку имеет место постепенный переход из сферы общества в область рекламы).
степени о продуманном мнении, которое принимают в результате размышлений, сколь о глубоко укоренившихся предубеждениях или мнениях-кальках, некоторым образом вынужденных, лишь отчасти интериоризованных, с которыми быстро расстаются, мнениях, похожих на те, которые вплетены в обычный разговор. Эта форма "общественного мнения", передающегося через прессу и публичные движения протеста, будет признана только постепенно, поскольку "толпа" для большей части политических элит надолго остается синонимом иррациональности.
Безусловно, Габриэль Тард был первым, кто в конце 19 века позитивно "теоретизировал", в частности в "Общественном мнении и толпе" [8], это новое отношение между формированием "общественности", развитием популярной журналистики и появлением на политической сцене нового "общественного мнения" (которое он называет "Мнением" с большой буквы). Тард закладывает основы настоящего социологического анализа "общественного мнения", порывая с нормативным подходом к этому феномену. Социальную основу этого подъема общественного мнения он видит в появлении и развитии "общественности", что само по себе - результат нового способа соединения людей, характеризующий современные общества. Он описывает в негативном ключе традиционные движения "толпы", которые, по его мнению, принадлежат уже прошлому, чтобы лучше выявить новые свойства, принадлежащие общественности.
Действие толпы, как считает Тард, носит повторяющийся и неистовый характер (баррикады, разорение дворцов, разрушение, пожары; резня); оно начинается внезапно (достаточно инцидента, чтобы последовал бунт), по воле обстоятельств, которые сами часто оказываются экстремальными (голодные бунты); будучи локальным, оно неустойчиво, как огонь в соломе (оно спадает также быстро, как и возникает). Этот тип действия характеризуется "бедностью воображения, придумывающего всегда одни и те же, повторяющиеся символы" для того, чтобы публично выразить чувства (процессии со стягами, жупелами и реликвиями и иногда - трагические события Революции все еще живы - с отрубленными головами) и можно слышать только "виват" или "крики гнева". Толпа всегда характеризуется "удивительной нетерпимостью", "гротескным высокомерием" и "подозрительностью, порожденной иллюзией всемогущества" [9]. В отличие от этого Тард описывает появление манифестаций, которые "более продуманы и рассчитаны даже в своем неистовстве", и посредством которых "общественность" себя выражает; будучи разнообразными, они/71/ часто демонстрируют настоящий "гений выдумки". Группы манифестантов нового типа являются менее локальными и более надежными, чем простые толпы, собравшиеся в силу обстоятельств; они более упорные, способные к более длительным и более постоянным действиям, выходящим за рамки непосредственной манифестации. В этой работе Тард особенно подчеркивает тесные связи, существующие между этими новыми формами коллективного действия и развитием общенациональной прессы, начало которого он также относит к революционному периоду, но чье действительное воплощение последует только во второй половине 19 века.
