Так, одна девушка сказала: «Моя идея того, что я считаю теперь правильным, состоит в том, чтобы получить карьеру, которая мне понравится... Если я выйду за кого-то замуж или буду жить с кем-то и он бросит меня, у меня не будет поводов для беспокойства, потому что я буду полностью независима». И все же, как обнаружила Томпсон, она быстро возвращается к заботам романа и сексуальности: «Мне хочется достичь идеала связи с хорошим парнем. Мне кажется, я хочу, чтобы меня кто-то любил и заботился обо мне, так же, как я о нем»[99].
Женщины, браки, связиВсего лишь на протяжении одного прошлого поколения для женщин приобрело особое значение покидание родительского дома. В предшествующие периоды оставление дома означало выход замуж. Напротив, для мужчин большинство женщин идентифицировалось с выходом во внешний мир с формирующимися привязанностями. Как отмечали многие комментаторы, даже когда индивид оставался один на один с собою и только предвосхищал будущие связи, мужчины, как правило, говорили об этом с точки зрения «я», тогда как женские повествования о себе имели тенденцию формулироваться в терминах «мы». «Индивидуализированная речь», выявляемая в приведенном выше замечании, определяется скрытым «мы», подразумевая кого-то еще, кто будет «любить и заботиться» и сделает из «меня» «нас».
В противоположность сегодняшним девушкам из более молодых возрастных групп опыт более старших женщин был почти всегда втиснут в рамки брака — даже в том случае, если рассматриваемая личность не выходила замуж. Эмили Хэнкок в конце 80-х годов изучала любовные истории двадцати американских женщин различного классового происхождения в возрасте от тридцати до семидесяти пяти лет. Некоторые из них находились все еще в первом браке, другие вышли замуж повторно, развелись или овдовели. Брак был для них сердцевиной опыта женской жизни, хотя многие из них склонны были бы ретроспективно перестроить свое прошлое, потому что брак — в то время, когда они впервые выходили замуж, — заметно отличался от нынешнего брачного состояния.
Давайте проследим немного историю Уэйди, которой был тридцать один год, когда Хэнкок брала у нее интервью.
История жизни Уэнди демонстрирует возрастающую рефлексивную осведомленность о самой себе, привнесенную отчасти за счет внешних социальных изменений, а отчасти — из-за личных кризисов и трудностей, которые она была вынуждена преодолевать. Уэнди была старшей из четырех детей богатой семьи из Новой Англии, в которой родители следовали строгим кодам «приличного поведения». С помощью брака она вышла из-под родительского контроля и проделала это активно и осознанно, путем тайного бегства с возлюбленным (понятие, которое на протяжении нескольких десятилетий стало уже архаичным). Уэнди рассматривала брак как эквивалент вхождения во взрослую жизнь. Она думала об этом как о «воссоздании кокона в то самое время, когда вы являетесь уже вполне зрелой бабочкой». Ее привязанность к будущему мужу способствовала ее независимости, по крайней мере, так она смотрела на вещи тогда: «Эта связь с новой личностью была первым действительно независимым шагом, который я предприняла. Так много разных вещей последовали из нее». Тем не менее ее шаг по направлению к автономии был также таким, который предполагал и определенную материальную зависимость. «Я полагаю, более радикальным было бы не выходить за него замуж. Это было бы самым радикальным, но передо мной такой выбор не мог стоять никогда. Я никогда не думала о себе как о личности, которая не вышла бы замуж. Это было нечто изначально заданное». Она не хотела быть только домохозяйкой и решила для себя, что не будет вести такую ограниченную жизнь, как ее мать, чьей первейшей заботой всегда был дом. Уэнди стала школьной учительницей и обнаружила, что эта карьера ее удовлетворяет. Она не оставила работу, когда забеременела, а просто перешла на половинное жалованье.
Потом ее муж погиб в случайном происшествии. Она пережила жестокий кризис, утратила ощущение самой себя как взрослой женщины. Это была не просто тяжелая утрата, а именно потеря привязанности, на которой основывались ее чувства безопасности и совершенства, которые были серьезно травмированы/Она почувствовала «толчок обратно в юность», хотя должна была воспитывать ребенка. Ее родители ожидали, что она вернется и будет жить с ними; она упорно сопротивлялась — после того как осознала, насколько зависела от брака для ощущения своей целостности. Во второй брак, как и в первый, она вступила по любви, и он был «частью возвращения меня к самой себе». Но с этого момента она «имела большую перспективу», нежели когда она вышла замуж в первый раз: «Он делает все эти вещи с таким самоощущением, которое приходит после борьбы, которая помогает тебе осознать собственный потенциал. Ты формируешь его более четким образом, как скульптуру». Уэнди имела во втором браке других детей; она была в ладу со своей жизнью, получая к тому же и удовлетворение от своей работы, однако уже не испытывала особых амбиций по поводу карьерных достижений.
Сравним опыт Уэнди с опытом Элен, которой, когда она общалась с исследователем, было уже сорок пять.
Ко времени своего повзросления Элен, по ее собственным словам, «до патологической степени испытывала недостаток уверенности в себе». В колледже она встретилась и вступила в брак с профессором, который быстро создавал себе репутацию в своей профессиональной области. Поскольку после выхода замуж образование было прервано, ее чувство собственного достоинство стало в значительной степени зависеть от степени включенности в устремления и достижения мужа. Она заняла часть его жизни, как она позже определила это, в качестве «квартиросъемщицы» или «уборщицы». Они с мужем жили в доме, принадлежащем университету, когда он заявил, что требует развода; поскольку он был человеком, обладающим определенным положением на факультете, она была вынуждена покинуть этот дом, забрав с собою их общего ребенка. В отличие от Уэнди ее родители не приглашали ее вернуться под их кров и не предлагали какой-либо моральной или материальной поддержки.
Постепенно Элен, вначале ошеломленной отчаянием и одиночеством, удалось вернуться в колледж и окончить его. Тем не менее некоторое время спустя она все еще находилась на низкостатусных «женских» работах, пока ей не удалось получить должность в издательстве и, приобретя определенные навыки, стать преуспевающим редактором. Хэнкок описывает ее как личность с резкими, саркастическими манерами, наделенную сардоническим остроумием. Тем не менее ее внешняя уверенность скрывала под собою аттитюды отчаяния и ненависти к самой себе, которые остались у нее после разрушения брака и от которых она никогда не избавилась. Она ощущала, что заключена в тиски «пустой и бесплодной» жизни. Она скорее продолжала «дрейфовать к бесконечности», нежели искать способы сформировать свое будущее. «Вы спрашиваете, какой была моя взрослая жизнь? — заключает она. — Вакуум, вот чем она была. Я была трупом. А теперь мне уже почти пятьдесят, и я не могу объяснить, что происходило в течение пятнадцати лет. Я поставила на ноги своего ребенка, но мое собственное ощущение времени исчезло»[100].
Умеренно удовлетворенная и добившаяся своего женщина, одинокая и исполненная горечи: таковы обе эти истории, каждая из которых достаточно банальна, хотя оба эти случая вызывают значительное чувство сострадания. Что они могут сказать нам о любви, если любовь не является доминирующей темой каждого из повествований? Было бы легко сказать и невозможно оспаривать, что брак оказался капканом для обеих женщин, пусть даже капканом, в который каждая из них попала вполне преднамеренно. Уэнди оказалась способной исцелиться от утраты своего мужа, в то время как Элен не смогла сделать этого и оказалась подавленной силою обстоятельств, перед лицом которых так часто оказываются женщины. Обе они выходили замуж по любви — причем Уэнди дважды, — но каждая, не вполне осознавая этого, рассматривала брак как утверждение независимости и как средство выработки собственной самоидентичности. Кто знает, окажется ли еще Уэнди в состоянии эффективно реализовать свою жизнь, если второй муж бросит ее?
Как и большинство женщин, которых интервьюировала Хэнкок, обе они стремились избавиться от той жизни, которую прожили их собственные матери и которую сами они идентифицировали с ограниченным домохозяйством. Этот процесс был напряженным, потому что каждая из них стремилась дистанцироваться от своей матери, однако без отвергания женственности. Мы не видим здесь увековечения аттитюдов, связывающих любовь и брак как «конечное состояние»; но там нет и попытки войти в мир мужчины через усвоение неких инструментальных ценностей. Эти женщины, вместе с другими, изображенными в книге Хэнкок, выступают в подлинном смысле пионерами продвижения через территорию, не нанесенную на те карты, которые вычерчивают сдвиги в нашей самоидентичности, по мере того как они противостоят изменениям в природе брака, семьи и работы.
