иерархии на структуру отношений элементов в какой-то степени сохраняется. Позитивность, реальность, интенсивность чувственного наличия – это определения сути бытия, его энтелехиального состояния. Они же являются поэтому признаками абсолютного возникновения вещей: ведь генезис любой вещи есть реализация ее энтелехии (существенной формы). Заметим только, что интенсивность чувственного наличия, согласно Аристотелю, может выступать основанием для суждения о генезисе со стороны мнения, а не истины. Однако позиция Аристотеля далека как от апологии сенсуалистической установки обыденного сознания, для которого «чувственное восприятие равносильно знанию» (318b 24), так и от ее полной дискредитации (318b 27).
Различие генезиса и кинезиса существенно в том отношении, что устанавливает несимметричность различных превращений элементов. Область превращения элементов в соответствии с этим относится как к генезису, так и к кинезису, а именно к качественному изменению как его виду. Согласно Аристотелю, отличие абсолютного возникновения от определенного, или относительного, определяется степенью его реальности. Степень реальности измеряется близостью возникающей вещи к чистой форме, высшим космическим воплощением которой служит небо (οὐρανός).
Таким образом, у Аристотеля обнаруживается двойственность мышления, вносимая его иерархизмом (идущим в известной степени от мифологии) в равноправие элементов, диктуемое научным сознанием. С одной стороны, он критикует любую выделенность, исключительность определенных элементов, но, с другой стороны, ставит некоторые элементы (огонь) в привилегированное положение [32]. Это сочетание иерархии и равноправия порождает двойственность мышления об элементах и их превращениях, являющуюся характерной чертой аристотелевского учения об элементах в целом. Вся система определения вещей и их превращений по высоте ранга (позитивность, реальность, данность для чувства) рассогласуется с системой логических определений кинезиса и генезиса, строящейся через характеристику носителя изменения. Это рассогласование определений является результатом соприсутствия мифологической и рационалистической тенденций в философии Аристотеля вообще. Подводя итоги рассмотрению аристотелевской классификации движений в ее отношении к его теории элементов, мы можем сделать вывод, что генезис относится к «что» вещи, а кинетические процессы, и, в частности, качественное изменение – к «как» вещи.
Построение элементов из пар специально отобранных качеств, т. е. теория элементов, как она развивается Аристотелем в книгах «О возникновении и уничтожении», обусловливается задачей объяснения их взаимных превращений. Иначе говоря, теория генезиса, по сути дела, определяет теорию элементов. Отбор пар качеств (теплое – холодное, сухое – влажное) [33], сама система конструирования элементов строится так, чтобы их взаимные превращения, лежащие в основе генезиса вещей подлунного мира, получили четкое объяснение. Построение теории элементов Аристотель начинает с анализа проблемы их существования, статуса, структуры и происхождения. Элементы существуют как первые, самые простые тела, обладающие минимальным уровнем формальной организации. Они возникают друг из друга так, что в процессе их взаимного порождения нет какого-либо привилегированного элемента, который можно было бы считать исходным для всех остальных. Все элементы возникают из всех других в циклическом процессе, и ни один из них не является абсолютным предшественником других.
В иерархии начал элементы стоят на третьем месте: «На первом месте, – говорит Аристотель, – стоит начало как чувственно воспринимаемое тело в потенции, на втором – как противоположности (я понимаю под этим, иапример, тепло и холод), и на третьем – вода, огонь и другие элементы того же сорта» (GC, II, 1, 329а 32–35). Свою дедукцию элементов Аристотель обосновывает необходимостью обеспечить условия для генезиса высокоорганизованных тел в подлунном мире. Логика аристотелевской мысли движется от взятого в качестве исходного факта, подлежащего объяснению, феномена жизни (воспроизводство рода) к его обоснованию сначала в учении о миксисе, а затем в теории элементов, которая сама служит основанием для теории миксиса. Тем самым мы можем констатировать, что все построение физики подлунного мира Аристотеля методологически строится «сверху». Таким образом, он реализует «биологический» подход к неорганической природе, рассматривая ее как условие органической природы.
Здесь необходимо только подчеркнуть, что у Аристотеля по существу нет различения между «неорганической» и «органической» природой в современном смысле слова, хотя формально он и отличает минеральный мир от растительного и животного. Природа (ᾑ φύσις) у него выступает как единое целое, с единым характером, хотя и представляет собой расчлененную систему тел и процессов, отдельные роды которых изучаются в известной мере самостоятельно. Единство его понятия природы не в последнюю очередь выражается именно в телеологическом и порой биоморфном рассмотрении космоса. Этот, условно говоря, «биологизм» Аристотеля, однако, не следует модернизировать, представляя себе дело так, что у него именно биология как отчлененная отрасль знания диктует свои методы и принципы всему естествознанию и даже философии в целом. Этот вывод ошибочен уже потому, что специализация знания только зарождается и развивается у Аристотеля, в то время как обсуждаемая нами сейчас характеристика мышления, напротив, восходит – в одном своем аспекте – к милетским «фисиологам». Специфика Аристотеля здесь, собственно, в том, что он сумел логически эксплицировать ионийское понятие о «природе» [34], переведя видение и интенцию ранней натурфилософской мысли в разработанную метафизику и логику понятий. Естественно, что при этом сама «природа» стала выглядеть совсем иначе.
Заметим, что у Аристотеля, несмотря на его, условно говоря, «биологический» подход, отсутствует эволюционная идея в современном смысле, включающем представление о процессе новообразования органических видов. Но отсутствие эволюционной идеи сочетается со своеобразным эволюционным ви́дением. Это видение охватывает всю природу, раскрывая ее как условие существования вечно, т. е. постоянно, воспроизводимых биологических видов. «Восхождение» к организмам есть лишь простое условие их воспроизводства. Аристотель стремится обосновать генезис вещей, видя в этом свою основную задачу, в частности, в анализируемых нами книгах «О возникновении и уничтожении». Но генезис вещей он моделирует на основании его органического (биологического) образца. Поэтому логика мышления, обосновывающего генезис вещей, оказывается у него логикой мышления, обосновывающего существование и воспроизведение биологических форм. На путях этого «биологизирующего» мышления, видимо, возникает и оформляется также и концепция элементарных качеств, действующих как самостоятельно сущие силы.
Покажем это в отношении теории элементов, развиваемой во второй книге «О возникновении и уничтожении». Аристотель дает начальную дефиницию элементов, исходя из их функций в системе генезиса вещей. Элементы, говорит он, «это то, изменения чего то посредством соединения, то посредством разделения, то посредством какого-либо другого перехода имеют результатом возникновение и уничтожение» (GC, II, 1,329а 6–8). Этот же ход мысли определяет и дедукцию элементов, их элементарно-качественную «структуру». Отбор элементарных качеств («противоположностей») осуществляется с учетом их отношения к активности – пассивности, так как эти характеристики являются необходимыми для взаимодействия, а взаимодействие – условие генезиса вообще и миксиса в частности. К подробному анализу дедукции элементов мы сейчас перейдем. Но, забегая вперед, мы можем уже констатировать, что картина мира, которую строит Аристотель, формируется как обоснование «биологически» заданного генезиса
