Позднее получил развитие тот взгляд, что родители должны поддерживать тесные эмоциональные связи с детьми, но в то же время осознавать необходимость автономии ребенка[143].
Точно так же, как одни говорили о нарциссизме относительно позиции самости в современном обществе, другие предполагали, что взаимодействие родитель-ребенок движется ко все большей «дозволенности». Но это неадекватный ярлык относительно стремления разработать такие стратегии воспитания детей, которые были бы альтернативны тем, что имели место в прошлом. Это качество отношений, которое выходит на передний план, несет на себе акцент на интимности, вытесняющей родительскую авторитарность. С обеих сторон возникает спрос на чувствительность и понимание[144].
Родители и детиВ терапевтических обсуждениях созависимых и фиксированных отношений индивидам, которые желают развить тесные личностные связи с другими, почти без исключений советуют «излечивать ребенка внутри себя». Отношения между родителями и детьми здесь вновь представляются фундаментальным образом как релевантные чистым отношениям и любви-слиянию. Почему «освобождение от прошлого» становится столь важным для приобретения интимности? Поскольку существует так много форм терапии, идущих от психоанализа и ориентированных на опыт детства, ответ на этот вопрос мог бы вообще дать очень хорошие ключи к значимости терапии и консультирования в современной культуре.
Мы можем опять же начать с совета, который дает одно из терапевтических руководств, — написанного в данном случае Сьюзен Форвард, — о том, как «излечиться от прошлого»[145].
Ее обсуждение концентрируется на случае некой Ники, молодой женщины, которая испытывала определенные трудности в браке. Она была не в состоянии постоять за себя в этих отношениях, и когда муж сердился на нее, она чувствовала себя униженной и беззащитной. Терапевт попросила ее припомнить случаи из ее детства, когда она чувствовала себя подобным образом, и остановилась на конкретном примере — одном из тех случаев, которые постоянно находились в ее памяти. Ее отец всегда хотел выучить ее играть на пианино, и, хотя она не проявляла к этому интереса, она упорно старалась для того, чтобы угодить ему. Играя перед другими людьми, она волновалась, и уровень ее исполнения ухудшался. На одном из концертов она так нервничала, что выпустила целый раздел из пьесы, которую играла. По дороге с концерта отец сказал ей, что после такого провала он не знает, как он сможет теперь еще раз взглянуть в глаза кому-нибудь из присутствовавшей публики. Она опозорила его перед всеми, потому что была бестолковой, беззаботной, слишком ленивой, чтобы упражняться и далее. Она ощущала себя совершенно уничтоженной — и это при том, что она так хотела угодить ему. По ее словам: «Я почувствовала себя так, как будто умерла».
Терапевт понимала, что в своем браке молодая женщина воспроизводила сцены из собственного детства и «теряла свою взрослую самость»[146].
Она попросила Ники принести ее фотографию в детстве, и когда они глядели на фото, Ники вспоминала многие другие обстоятельства, когда отец стыдил ее подобным образом. Тогда Форвард предложила, чтобы она пошла в местную школу и нашла девочку, которая напоминала бы ее саму в том же возрасте. Идея состояла в том, чтобы она вообразила, что могла бы почувствовать эта девочка, если бы ее унижали таким же образом. Таким путем она могла бы осознать, какой маленькой и беззащитной она была в то время, когда происходили эти первоначальные события. Именно этот «ребенок внутри себя» становился таким испуганным и робким, когда муж подвергал ее критике.
Позже терапевт просила Ники вообразить, что отец сидит перед ней на пустом стуле и высказать ему все те вещи, которые она всегда хотела сказать, но никогда не смогла этого сделать.
Дрожащим от гнева голосом она кричала:
Как ты смел так со мной обращаться! Как ты смел так унижать меня! Кем, по-твоему, ты был, черт побери? Я всегда смотрела на тебя снизу вверх. Я молилась на тебя. Неужели ты не мог понять, как ты ранишь меня? Я никогда не была для тебя достаточно хороша. Ты заставил меня ощущать себя полной неудачницей. Я готова была сделать для тебя что угодно, лишь бы ты хоть немного любил меня[147].
У читателя — во всяком случае, из числа мужчин — могло бы возникнуть искушение воскликнуть: какая несправедливость по отношению к отцам! Потому что, помимо всего прочего, он ведь хотел сделать как лучше. И все же это не тот довод, поскольку она постоянно чувствовала себя опозоренной. Согласно мнению Форвард и других терапевтов, это и другие терапевтические упражнения имели большую ценность в том, что Ники выпустила накопленную ярость, которую она питала по отношению к своему отцу.
Ее попросили составить опись тех негативных вещей, которые, по ее мнению, представлялись отцу относительно нее. У нее вырос довольно длинный список.
1. Я невнимательна к другим.
2. Я эгоистична.
3. Я бездумна.
4. Я бесталанна.
5. Я неадекватна.
6. Я представляю собою затруднение для семьи.
7. Я разочаровываю.
8. Я неблагодарная.
9. Я плохой человек.
10. Я неудачница.
11. Я неумелая.
12. Я ленива и никогда не сумею чего-нибудь добиться.
Она немедленно увидела, что преодолела многие из этих мнений о себе; тогда она вернулась к списку и четко написала: «Это не было правдой тогда, и это неправда теперь!» В противоположность взглядам своего отца, она чувствовала, что ее мать всегда любила и поддерживала ее. Вот перечень тех мнений, которых, как она считала, придерживалась о ней ее мать.
1. Я интеллигентна.
2. Я ласковая.
3. Я очаровательная.
4. Я великодушна.
5. Я талантлива.
6. Я трудолюбива.
7. Я одаренная.
8. Я полна энергии.
9. Я способна любить.
10. Я доставляю радость окружающим[148].
После того как она составила этот список, Ники начертала поверх его: «Это — правда, и это всегда было так». Позднее она пришла к выводу, что взгляды родителей на нее были не настолько поляризованными, как она предполагала. Ее отец, например, довольно часто хвалил ее интеллект и атлетические способности. Постепенно она научилась «поправлять маленького ребенка внутри себя» и рассеивать внутренний образ критически настроенного отца. Оказалась ли Ники способной улучшить свои отношения с отцом, с которым она виделась нечасто, — об этом Форвард не говорит. Постепенно она отказалась от своей фантазии относительно того, что ее отец станет когда-нибудь «таким отцом, какого я всегда хотела». Здесь были «печаль и оплакивание», но была и достаточно большая доля свободы. Вся энергия, которую она затрачивала на бесплодные поиски отцовской любви, теперь направлялась на цели таких видов деятельности, которые были более позитивными и значимыми для нее[149].
Я не затрагиваю вопроса о том, насколько эти конкретные терапевтические методики эффективны в сравнении, скажем, с классическим психоанализом или другими терапевтическими методиками, которые более тонко фокусируются на подсознательном. Воспитание «ребенка внутри себя» означает возвращение прошлого — процесс движения вспять и вызывания из памяти полузабытых или подавленных детских переживаний, — но лишь для того, чтобы освободиться от них, и на жесткость разрыва с прошлым указывает тот факт, что для такого отказа от него требуется процесс оплакивания. Не ведем ли мы здесь речь об еще одном пагубном пристрастии, от которого нужно избавиться? В более широком, нежели обсуждалось прежде, смысле этого понятия, я думаю, что да. Терапевт поощряет Ники к тому, чтобы «отпустить» те черты, которые, будучи деструктивными, обладали принудительной силой в отношении ее аттитюдов и действий.
Значимость такого оплакивания пронизывает значительную часть терапевтической литературы. Рассмотрим, к примеру, анализ «любовного шока», предлагаемый Стивеном Галло и Конни Чёрч[150].
Галло разработал идею любовного шока, иногда более известного под названием «панцирный шок»[151], опираясь на терапевтическую работу, которую он проводил с ветеранами Вьетнама, страдавшими изнурением от сражений.
Солдаты, вернувшиеся из Вьетнама, страдали психологической дезориентацией, оцепенением чувств и неспособностью сформировать тесные отношения с кем-либо, кроме своих старых боевых друзей. Галло заметил параллели между переживаниями солдат и реакциями людей, утративших серьезные любовные отношения. Это сравнение могло бы показаться сведением к тривиальности горя, вызванного утомлением от войны, но фактически интенсивность реакции на распад устойчивых отношений почти столь же велика, а выздоровление от нее столь же продолжительно.
Когда связь обрывается, то даже для «отвергнувшего» — возможно, даже в большей степени, чем для отвергнутого, — может на долгие годы сохраниться имидж другого, привычки другого и ожидание, что возможно примирение. Оплакивание — это условие отпускания отношений, которые в ином случае перейдут в настоящем на уровень пагубного пристрастия. Любовный шок обладает «временем психологического путешествия», которое может занять для проработки период во много месяцев, хотя эта длительность варьируется в соответствии со степенью эмоциональной вовлеченности в воспоминания, которые индивид должен переработать. Уступить разрыву, «попрощаться» — это обычно достигается на более поздних стадиях ухода, когда существенным образом имеют дело с упреком и виной.
