Так или почти так думали, впрочем, и все остальные летописцы первой половины XII в. Эта концепция — в науке она обозначается понятием «провиденциализм» (от латинского «провиденцио» — «провидение божье») — образует идейную основу их повествований. Провиденциалистское понимание истории вообще господствовало в европейской хронографии эпохи классического средневековья. В произведениях же латинских хронистов крестовых походов такое истолкование исторических событий проявлялось с необычайной рельефностью.
Почти все эти повествования в той или иной степени пронизаны восторженно-благочестивой экзальтацией, отражающей, конечно, умонастроения западных современников крестоносного движения в его начальной фазе.
«Деяния бога через франков» Гвиберта Ножанского словно вобрали в себя провиденциалистские установки, разделявшиеся как церковными, так и светскими историками крестового похода 1096—1099 гг. До отказа напичканный богословской премудростью, он чуть ли не во всякой мелочи усматривает перст божий, что не мешает ему, однако, подобно остальным, столь же благочестиво настроенным историкам крестового похода, вглядываться в факты реальной жизни, связанные с его историей, и описывать их со всей дотошностью. Да и по отношению к «чудесным» событиям, о которых сообщают хронисты, чьи повествования служили ему источником, Гвиберт Ножанский проявляет иногда определенную разборчивость и критицизм, не слишком свойственные писателям того времени. Он знает немало случаев, когда «чудеса» искусственно инсценировались, и с презрением к «постановщикам» такого рода инсценировок рассказывает и о них самих, и о простом народе, «бестолковом и жадном до всяких новинок», принимающем на веру эти лжечудеса. Гвиберт решительно настроен против заведомого обмана, ибо, будучи легко разоблачаем, он лишь подрывает авторитет церкви среди простонародья. В остальном же Гвиберт, как и многие другие хронисты, заполняет свое произведение вздорными историями о чудесах, сбывшихся вещих снах, видениях и т. п.
Во многих отношениях к произведению Гвиберта Ножанского близка «Иерусалимская история» монаха из Реймса по имени Роберт. Она была написана им около 1107 г. (либо между 1112 и 1118 гг.) по поручению аббата монастыря в Мармутье, некоего Бернара — факт сам по себе нередкий в практике средневекового историописания: подчас хроники крестовых походов составлялись церковниками или грамотеями-рыцарями по прямому либо косвенному распоряжению их духовных начальников и светских сеньоров, выдвигавших перед историками задачи апологетического свойства. Именно так обстояло дело и в данном случае. Роберт Монах, трудясь в своей уединенной келье в обители святого Ремигия, описывал крестовый поход вовсе не для удовлетворения простой любознательности аудитории, а имея в виду вполне определенные религиозно-назидательные цели: его хроника предназначалась для укрепления веры в сердцах всех тех, «которые прочитают эту историю или услышат, как се будут читать, и уразумеют выслушанное». Иными словами, задачей хрониста было упрочить своим рассказом престиж и влияние католической церкви. Роберт Монах создавал свой труд, как, впрочем, и многие другие служители церкви, писавшие о войне католиков против «неверных» в начале XII в., «ради прославления имени божьего» — следовательно, и ради прославления самой церкви, действовавшей от имени всевышнего. «Иерусалимская история» Роберта Реймского — первая полная история крестового похода, охватывающая события от Клермонского собора 1095 г. до 1099 г. Наибольшую ценность в его хронике представляет описание Клермонского собора, на котором монах-хронист лично присутствовал.
Следует упомянуть еще ряд хроник, в той или иной мере существенных для реконструкции предыстории и истории крестового похода 1096—1099 гг. Такова хроника немецкого аббата-бенедиктинца Эккехарда из Ауры (? — 1130), озаглавленная им «Иерусалимец, или Книга об угнетении, освобождении и восстановлении святой Иерусалимской церкви». Хроника была написана Эккехардом по возвращении из Палестины, где он пробыл полтора месяца в 1101 г., в основном по «Деяниям франков» Анонима, а отчасти по личным впечатлениям и рассказам очевидцев. Подобно Гвиберту Ножанскому, этот аббат стремится в меру своего разумения, руководствуясь принципами схоластики, очистить историю крестового похода от очевидных нелепостей, которые, в передаче иных авторов, якобы сопутствовали священной войне крестоносцев. Он хочет отмежеваться от явного религиозного бреда, распространявшегося в особенности среди крестоносной бедноты (вроде «побасенки о гусе, который будто бы во время похода вел свою хозяйку» к Иерусалиму). Эккехард Аурский, прибегая к типично схоластической классификации чудес, делит их на «истинные» и «фальшивые». Таким образом он словно переносит в область истории приемы схоластического мышления и в этом плане предстает перед нами «рационалистом» — на церковный лад. Как и Гвиберт Ножанский, Эккехард отбрасывает те известия о «чудесах», которые, с точки зрения высокого сановника церкви, могут подорвать ее авторитет своей слишком уж бросающейся в глаза нелепостью или очевидной фальшью, но зато признает достоверность других, по сути дела не менее нелепых.
Большой интерес в хронике Эккехарда из Ауры представляет рассказ о причинах крестового похода, из которого явствует, что его побудили написать хронику полемические стремления: отстаивая официальную церковную версию происхождения крестового похода как «божественного» по своим истокам, хронист обрушивает благочестивый гнев на противников такого взгляда, по-видимому, имевшихся тогда на Западе: он называет их «безрассудными, более того, бесстыжими людьми, которые, постоянно впадая в старое заблуждение, осмеливаются и всегда готовы поносить это новшество», т. е. крестовый поход. Естественно, что он приводит традиционные, религиозные мотивы отправления в поход. Однако этот весьма наблюдательный церковный деятель уловил и факторы социально-политического порядка, воздействие которых позволило папству легко «уговорить западных франков оставить свои деревни». Хроника Эккехарда позволяет представить картину развертывания крестоносного движения в германских землях. Кроме того, сочинение немецкого аббата содержит небезынтересные сведения об утверждении завоевателей на Востоке: ведь автор непосредственно, хоть и недолго, наблюдал события, происходившие там тотчас после завоевания Иерусалима западным рыцарством. Апологетический тон, стремление прославить крестоносцев как «истинных учеников Христа», которые «победили царства мира», предвзятое, сугубо негативное изображение их противников,— все эти черты сближают труд Эккехарда с остальными хрониками Первого крестового похода.
Своим сравнительно реалистичным характером выделяется повествование норманнского рыцаря Радульфа, или Рауля, из Кана (ок. 1050—1130 гг.) — «Деяния Танкреда в Иерусалимском походе». Сам Рауль не участвовал в крестовом походе, но был свидетелем и очевидцем палестинских сражений (происходивших уже по окончании похода) двоюродного брата Боэмунда Тарентского, итало-норманнского авантюриста Танкреда. Рауль отправился в Палестину после неудачной войны Боэмунда Тарентского с Византией в 1107 г. и написал свою хронику в Иерусалиме (между 1112 и 1118 гг.) на основе личного дневника, куда он вносил рассказы Танкреда и других участников похода, с которыми ему приходилось встречаться. Это был, собственно, главный и единственный источник его информации о минувших событиях.
Рауль Канский вполне сознательно и обдуманно стремился возвеличить крестовый поход в глазах потомков, его сиятельных вождей и героев-рыцарей, в особенности — Танкреда. Рассказывать о деяниях князей — так определял писатель назначение своего повествования — дело благородное и потому, что такой рассказ спасает от забвения их самих, и потому, что он «прославляет мертвых и услаждает переживших [их]». А самое важное, что повествование о деяниях князей и о рыцарских подвигах «воскрешает то, что минует, показывает победы, прославляет победителей, выводит на свет медлительность, возвышает доблесть, клеймит пороки, внушает добродетели, — короче говоря, творит много хорошего». Прославление победителей в назидание грядущим поколениям — вот в чем, следовательно, усматривал историк-рыцарь смысл своего повествования о священной войне христианства.
Как и все хронисты, Рауль Канский стоит на провиденциалистских позициях в объяснении причин крестового похода, считая его боговдохновенным предприятием западных христиан, в первую очередь, норманнов. Он проникнут этим убеждением настолько, что без тени смущения приписывает его даже византийскому императору: сам Алексей Комнин якобы разделял взгляд, что крестоносцев направил на святое дело господь. «Как я вижу, — говорит император в своем, вымышленном историком, послании к Боэмунду Тарентскому, где греческий василевс приглашает последнего прибыть в Константинополь, — бог вдохновил франков начать этот поход, мудро поставив во главе их такого могущественного графа» (Боэмунда). Здесь безоговорочно и безосновательно представления западных христиан распространены на Византию, для правящих кругов которой крестовый поход, конечно, не являлся боговдохновенным деянием.
