все движение земледельческой и вообще производительной культуры, успехи прикладных знаний, развитие условий гражданского, государственного и международного общежития, прогресс нравственных идей и привычек, и т. д., и т. д. Весь этот громадный процесс человеческой цивилизации потому и совершался так беспорядочно, дико, мучительно и бесчеловечно, что руководила им слепая, стихийная, неразумная сила, мировая Воля с ее бессознательным, повсюду разлитым зудом к жизни. По той же причине, в результате культурного прогресса человечества ничего и не оказалось, кроме развития жизни. Конечно, теперь какая нибудь квадратная единица земной поверхности питает несравненно бо́льшее число людей, животных и злаков, чем когда бы то ни было раньше, и вообще количество жизни на земле значительно возросло; но счастие живых существ от этого нисколько не увеличилось, что и понятно, так как во всем этом процессе вовсе не о счастии шла речь. Правда, в общем ходе культурного прогресса развивается и человеческое сознание, но только попутно и косвенно, и если этой маленькой божественной искре предстоит порушить с могучим, хотя и неразумным „желанием быть“, то борьба тут несомненно неравная, как бой Давида и Голиафа. Пессимисты однако предвидят, что такой бой непременно произойдет и окончится победою и торжеством разума над неразумностью, сознания над бессознательным, стремления к счастию, к покою — над зудом к жизни, к несчастию. Вызвав в своем стихийном разгуле разумное существо на свет божий, мировая Воля сделала роковую, непоправимую ошибку. Известно, что всякая сила, как бы свободно она ни гуляла и ни размахивалась направо и налево, рано или поздно истощается, и тем скорее, чем энергичнее проявляется, совершая таким образом своего рода самоубийство, называемое на философском языке „самоотрицанием“. Вот к подобному самоотрицанию приблизилась, по мнению пессимистов, и мировая Воля. Слишком разгулявшись, она создала человека себе на пагубу, потому что от руки его приемлет смерть. Сознав невозможность счастия, развитое человечество убедится в неразумности „желания жить“, откажется от жизни, а вместе с ним погибнет все живое, и самая Воля, и в безграничном, неизмеримом пространстве будет царить абсолютный покой, — Нирвана, великое Ничто... В этом и будет состоять предельная точка прогресса человеческого сознания и великая победа разума над стихийною неразумностью.
Итак, лукавый плут, опутывающий нашу жизнь иллюзиями, это — мировая Воля, разлитый всюду зуд к жизни или, если хотите, начало и принцип жизни. Теория мировой Воли составляет краеугольный камень мировоззрения пессимистов; в ней заключается их космогония, гипотеза происхождения жизни и видов и, наконец, их философия истории, причем все и вся с поразительною простотою объясняется одним стремлением к увеличению количества жизни в мире.
IIІ.
Не смотря однако на эту соблазнительную прямоту, мы не намерены приглашать читателя к признанию теории мировой Воли в ее целости и, напротив, прямо просим откинуть все, что́ в ней есть априорного, антропоморфного и метафизического. Зато, как скоро эта операция будет произведена, теория мировой Воли представится нам давно уже знакомым читателю атомизмом, которого и вполне достаточно для обосновывания пессимистического учения. Так, когда пессимисты заявляют, что их учение „с необходимостью вытекает из метафизических принципов слепоты и неразумности Воли, и обусловленного (gesetzten) только слепою и неразумною Волею существования мира“ (Гартман), то легко убедиться, что вся сила здесь не в существительном „Воля“, а в прилагательных „слепая“ и „неразумная“, т. е. в отрицании телеологическаго характера мироваго процесса и в утверждении его стихийности; — между тем прилагательные эти (употребление которых, заметим кстати, составляет крупное философское отличие пессимизма) мы можем отнести и к тем силам, взаимодействием которых, по представлению атомизма, обусловлено существование мира. При замене слов „мировая ..Воля“ словами „атомистические силы“, для нас сделается возможным признать и дальнейшие представления пессимистов. Атомизм, как научная теория, и пессимизм одинаково согласны в отрицании какой бы то ни было эвдемонологической целесообразности в процессе развития жизни на земле. Слепые и неразумные силы, под влиянием которых слагалась органическая жизнь, очевидно, не могли иметь никакого понятия о счастии и несчастии, страданиях и удовольствиях, хорошем и дурном. Для них могла быть речь только об организмах, способных к жизни и других, неспособных к ней — и только с точки зрения этой способности или неспособности к жизни возможно представление о целесообразности в природе.
Но зато мы можем, не стесняясь, перерезать пуповину, которая связывает в представлении пессимистов, обладающие индивидуальностью организмы с мировою Волею, без того, чтобы они перестали „хотеть жить“, преследовать „чуждые“ им цели и набрасываться на приманки, расставленные перед ними если не мировою Волею, то потребностями организма. Индивидуум будет преследовать „чуждые“ цели просто потому, что это ему свойственно, как сочетанию атомов, сложившихся стихийно и слепо, без всякого внимания к благополучию организма и без всякой иной задней мысли, кроме возможности существования. Дело в том, что эта единственная задняя мысль сковывает индивидуум также крепко, как только могла бы сковать мировая Воля с ее пуповиною: в видах возможности существования организма, атомы складываются так, чтобы индивидуум обладал жаждою жизни, инстинктом самосохранения, в известные моменты слепо и стихийно набрасывался на питье и пишу, на любовь и другие „приманки“. Если бы слагающиеся в органический комплекс атомы не влагали в него этих стремлений, этих необходимостей, то он не мог бы существовать и исчез с лица земли. Жить может только приспособленный к жизни организм, потому что, кроме его самого, никто об нем не позаботится и няньчиться с ним не будет, так что всякая попытка атомов сложиться в неприспособленные к жизни комплексы должна оканчиваться неудачею. Поэтому в сложении организмов и замечается некоторый план, грубый, аляповатый, стихийно и слепо сложившийся, единственно в видах возможности существования организма, и целесообразный только с этой точки зрения. На эту целесообразность указывали дарвинисты, выводя ее из принципов приспособления к среде, „борьбы за существование“, причем переживают организмы наиболее счастливо одаренные. Признают ее и пессимисты, для которых она является продуктом „зуда к жизни“ с его последствиями. Но эта целесообразность касается только возможности существования организмов, развития жизни на земле, интересов вида, словом — тех целей, которые ставит себе мировая Воля в своем желании проявиться в возможно пышном расцвете жизни, а никак не благополучия и счастия индивидуумов. С точки зрения пессимистов, эта целесообразность даже прямо противоположна интересам организмов, ибо в стихийной, бессознательно сложившейся приспособленности к жизни именно и заключается та пуповина, которая связывает нас с мировою Волею. Наши инстинкты, „чудные“ и „дивные“ с точки зрения поддержания жизни и вида, и составляют те формы,
