контролер вас слушает, вы едете. А как только вы перестанете заговаривать ему зубы, он вас ссадит. Вот какой образ, да? Намного прозаичнее, чем Чаша Данай. Но он о том же самом.
Сартр говорит: то же самое и наша жизнь, надо все время оправдывать свое существование в ней, заговаривать ей зубы, как контролеру. То есть вот это вот очень важное, основополагающее ощущение. Оно было у маленького Жан-Поля, как я понимаю, с детства. И оно потом стало сердцевиной его философствования. То есть человек не есть данность, жизнь сама по себе не есть какая-то ценность. Ценность жизни придает человек. И человеком еще надо стать – и никогда нельзя стать навсегда и окончательно. И человек, и жизнь – это что-то всегда рискованное, негарантированное, не имеющее основания. Быть человеком – это все время находиться в опасности перестать быть человеком. Человек – это усилие стать человеком, это постоянное самопревосхождение, постоянное доказывание, что ты есть! Постоянное вношение в мир смысла, постоянное литье воды в эту проклятую бездонную Чашу. И заговаривание зубов этому самому контролеру. Это признание, которое объясняет почти все в сложной и громадной философии Сартра на самом деле. Во всем его видении человека, мира, к чему мы еще подойдем с вами.
Итак, маленький мальчик-вундеркинд, книги, бабушка и дедушка, которые его балуют, обожают. И тут есть одна забавная деталь. Забавная или нет, но очень показательная. В своей повести «Слова» Сартр пишет (скажу своими словами): «Мой дедушка считался лютеранином, – я, по-моему, уже приводил эту цитату, – а бабушка считалась католичкой. Я с детства вырос атеистом, не из-за бесконечных споров о вере бабушки с дедушкой, а из глубокого безразличия дедушки к его лютеранству и бабушки – к ее католицизму». Замечательная констатация! Сартр, прежде чем он станет взрослым, умным, начнет размышлять, читать философские трактаты и прочтет у Ницше, что «Бог умер», – он уже все это увидел в своей семье в детстве: что реально бог, религия не играют никакой роли в жизни современного человека, являются только ее ненужными декорациями. Что формально люди называют себя какими-то христианами: одни – католиками, другие – протестантами, но это совершенно не важно! То, что увидел Кьеркегор почти за сто лет до Сартра. И поэтому Сартр просто, естественно и органично стал атеистом. Воинствующим атеистом. Но, однако, как мы видим, интересным, не вполне обычным атеистом, не просто человеком позитивистского склада, безразличным к метафизическому измерению бытия. Он, как и Камю, у которого небеса опустели, но вакансия Бога осталась. И все время есть отсылка к этому отсутствующему, исчезнувшему Богу.
Ну, хорошо. Маленький мальчик сочиняет, пишет. Невероятно, потрясающе работоспособный! Впоследствии он мог прочитывать по триста книг в год! Невероятно хорошая память и трудолюбие. Одаренность, остроумие, эрудиция, чувство слова. И склонность ко всяким провокативным выходкам.
Затем он поступает в университет. Куда же он поступает учиться? Он поступает в заведение под названием Эколь Нормаль (еще одна изысканная ирония французского языка!). То есть «Нормальная школа». Это только так кажется, что это «нормально» и что это просто какая-то там «школа»! Это, на самом деле, самое высшее из всех высших учебных заведений во Франции! Самое элитное из всех. Это для самых-самых, как сейчас говорят, высоколобых и мозговитых людей, для элиты французского общества. И Сартр в этой самой Эколь Нормаль становится самым первым учеником! То есть он увлечен философией, хочет стать философом, преподавателем философии. В отличие от Камю, у него дедушка – профессор Сорбонны, гигантская домашняя библиотека, да и туберкулеза не было. Хотя он тоже был человек болезненный, как мы дальше увидим. И он успешно заканчивает университет, причем первым студентом на своем курсе! Да, а курс у него был замечательный. Он учился вместе с Клодом Леви-Строссом, Реймоном Ароном и рядом других выдающихся людей, впоследствии ставших крупнейшими философами, социологами, антропологами и лингвистами (как Леви-Стросс). Вторым студентом после Сартра, по талантам и знаниям, на его курсе была та самая Симона де Бовуар. Кстати, тогда редчайший случай девушки, получавшей самое высшее философское образование.
В 1929 году они заканчивают Эколь Нормаль, и начинается их союз. Очень интересный союз, прославленный, плодотворный и необычный, ставший образцом для многих бунтарей ХХ века. Они прошли по жизни до смерти Сартра. Она пережила его на несколько лет после его смерти в 1980 году. С 1929 года – пятьдесят лет, полвека вместе! Оба они были крайними бунтарями, оба они были аполитичны, но были при этом стихийными революционерами. И оба отрицали буржуазную семью как лицемерную и фальшивую патриархальную условность. И поэтому союз их был совсем иным: поиском альтернативы в личных отношениях.
Они ориентировались в поиске утверждения свободы, свободной любви на образцы русских нигилистов шестидесятых годов XIX века. То есть сначала они заключили пробный союз на два года, потом они его продлевали, и так было принято у нигилистов в России (например, в семье Кропоткина). Что было характерно для их союза? Это, конечно, не брак, не семья в подлинном моногамно-буржуазном смысле слова. Во-первых, это, конечно, отказ от собственничества. Нет никакой ревности, нет никакого права на другого человека, на монопольное и всецелое обладание им! У Сартра было множество возлюбленных, и у Бовуар будут другие романы, другие возлюбленные мужчины и женщины. Они много экспериментирвали с союзами втроем-вчетвером (помните Герцена с Огаревым и их женами или союз Мережковского, Философова и Гиппиус?). Кроме того, они большую часть жизни жили порознь. Снимали какие-то гостиницы, встречались в кафе, там же общались и сочиняли. То есть жизнь бродяг и скитальцев. Отказ от чувства дома, от чувства «очага» и собственничества, от какой-то общей собственности, от чувства собственности (в том числе собственности друг на друга). Совместный обмен идеями, совместное издание журналов, дружба и любовь, товарищество, общий активизм как общественных деятелей. Но без всех этих «хранительниц очага» и pater familia! И еще один важный момент в их союзе. Союзе единомышленников, друзей, сподвижников, ищущих свободы, а не власти над другим. Они решили для себя, что у них не будет детей. Дети для них – природное начало, нечто традиционное, родовое, сковывающее и связывающее личность. Скажем так, некое торжество природы над духом. Это вовсе не означает, что они всем проповедовали отказ от рождения детей; это был их личный, свободный и осознанный выбор. То есть такая вот семья-антисемья. И она пятьдесят лет потом просуществует, несмотря на разные размолвки, кризисы и конфликты! Ведь характеры у этих выдающихся людей, конечно, были непростые, а экспериментировать своей жизнью на
