родом бытия, но в определение вещи входят не все качества: качество и суть бытия вещи, качество и определение вещи находятся в проблемно напряженном, апорийном отношении, разрешающий эту проблему смысл которого – в вычленении качеств, входящих в суть бытия вещи, в нахождении критерия существенности свойств, присущих вещам.
Качество рассматривается Аристотелем как акциденция сущности. Об этом мы уже говорили. Но именно акциденция как случайные характеристики «отфильтровываются» при определении сути бытия вещей. Означает ли это отбрасывание всех качеств вещи? Значит ли это, что познание только «оголяет» вещи до чистых существенностей, лишенных качеств? Значит ли это, что Аристотель останавливается на такой антиномии: чистая существенность без качеств, с одной стороны, и чистая качественность без существенности или чистая несущественность качеств – с другой? Так было бы лишь в том случае, если бы Аристотель нацело отождествил качество и акциденцию в их противоположности к сущности и сути бытия. Но Аристотель поступает иначе. И этот шаг в решении данной апории и снятии такой антиномии важен для обоснования возможности познания подвижного материального мира, т. е. для обоснования физического знания вообще.
Подход Аристотеля к преодолению этой апории такой: познание есть познание причин (об этом он говорит много раз в разных сочинениях), форма как суть бытия есть причина, причем и в плане теории познания и в онтологическом плане [86], значит, заключает он, «ищут причину для материи, а она есть форма, в силу которой материя есть нечто определенное; а эта причина есть сущность [вещи]» (VII, 17, 1041b 7–9). «Нечто определенное» (τόδε τοιόνδε) – это вещь, наделенная качеством. Но не всяким качеством, так как акцидентальное качество, как и простая акциденция вообще, не имеет причины как сути бытия. Человек может сидеть, быть образованным и т. п., но все эти качества или состояния не обоснованы в его сути бытия, в том, что делает человека человеком. Вот только особенность, содержащаяся в сущности (сути бытия или «чтойности»), имеет такую причину и может доказываться, выводиться из этой сути. Это – существенное качество, существенная «несущественность» (в этом выражении не надо видеть contradictio in adjecto), τò συμβεβηκòς καϑ’αύτό или «привходящее само по себе», «неотъемлемое свойство» [87] или «субстанциальная акциденция».
Этот существенный атрибут принадлежит, конечно, к миру атрибутов, а не к миру «субъектов» – предметов – носителей атрибутов (сущностей), но он связан с предметом необходимой связью, которая делает возможным его выведение, т. е. доказательство того, что такой атрибут действительно с необходимостью должен приписываться определяемой вещи. Этот атрибут и, следовательно, соответствующее ему качество, входит в цепь умозаключений, т. е. входит в научное знание. Аристотель подчеркивает, что определение сути бытия индивидуальной вещи без определения ее существенных качеств «мало что говорит» (VII, 1041а 20). Мало сказать, что человек есть человек, нужно еще «спросить, почему человек есть такое-то живое существо» (там же, 1041а 20–21, курсив наш. – В.В.), т. е. живое существо (род), наделенное определенным существенным качеством.
Существенные качества, охватываемые понятием «субстанциальной акциденции», таким образом, включаются в процесс рационального познания. Тем самым сформулированная выше антиномия пустой бескачественной существенности и акцидентальной качественности без существенности получает в этом понятии свое разрешение, а вместе с ней и вся апория VII книги. Конечно, это еще только набросок решения, но ключевой, можно сказать, программный набросок, который развивается Аристотелем как в «Метафизике», так и более специально во «Второй аналитике».
В отличие от «Второй аналитики» в «Метафизике» на первый план выступает, естественно, онтологическая проблематика и набрасываемое Аристотелем в конце VII книги решение анализируемых в ней апорий дается прежде всего в онтологическом плане. Мы можем сформулировать это решение следующим образом: Аристотель как бы колеблется между двумя онтологическими уровнями – первый уровень образуют чувственно воспринимаемые вещи в их чисто акцидентальных проявлениях, это «сложность» мира без его «простого» ядра; второй уровень – уровень чистой «простоты»: это чистые существенности, то, что Платон называл «идеями». В отношении к этим крайним онтологическим полюсам человеческое мышление, использующее речь, рассуждение, бессильно в познавательном плане: о вещах первого уровня нет ни определения, ни доказательства (VII, 15, 1038b 28), а вещи второго плана невозможно ни исследовать, ни преподавать (VII, 17, 1041b 9). Поэтому онтологически проблема решается так, что Аристотель устанавливает средний уровень, опосредующий эти крайние полюса, очерчивает промежуточную сферу бытия между указанными крайними сферами. Это уровень относительной простоты вещей, уровень, где существенность и акцидентальность сосуществуют в существенной акциденции, уровень конкретных сущностей, которые являются составными сущностями, причем их составность включает существенные качества, о которых мы говорили. Движение и материальность, которые присущи этому среднему уровню бытия, не являются, таким образом, препятствием к его познанию.
Обрисовав подход Аристотеля к решению апорий, развиваемых им в VII книге, мы оставили пока без ответа ключевую проблему, проблему критерия существенности атрибута, критерия, разграничивающего качества вещи на существенные и несущественные. Этот вопрос нужно теперь рассмотреть. Отметим сразу же, что его решения Аристотель не дает в VII книге: там имеется только общее принципиальное решение, обрисовываются контуры этого решения, выдвигается понятие существенного и доказываемого атрибута. Тем не менее Аристотель разработал определенные подходы и вполне конкретные приемы, позволяющие установить существенный атрибут, провести анализ многообразия качеств и свойств предмета так, чтобы, отсеяв несущественные свойства, отобрать существенные.
Способ такого различения Аристотель рассматривает во «Второй аналитике». Этому вопросу посвящена вся пятая глава ее первой книги, в которой он обсуждает одну из ошибок в доказательстве, обусловленную тем, что «…доказываемое не есть первично общее, поскольку [только] кажется, что доказывается общее первичное» (Вторая аналитика, I, 5, 74а 4–7). Проблема, таким образом, состоит в доказательстве того, что доказывается действительно «первично общее», или, иными словами, существенное, относящееся к самой сути бытия того, что подлежит рассмотрению.
Анализ проблемы отличения несущественного от существенного, т. е. проблемы критерия существенности атрибута, Аристотель проводит на геометрических примерах, что неудивительно в силу того обстоятельства, что именно геометрия в эпоху Античности была наиболее развитой наукой в отношении процедур доказательства и формально-аксиоматического построения знания. Аристотель спрашивает: «Когда доказательство чего-нибудь есть [доказательство] общего?» И тут же отвечает: «Тогда, когда [данное свойство] по устранении [других] будет присуще первичному» (там же, I, 5, 74а 37–38). «Первичное» здесь у Аристотеля означает сам предмет, относительно которого рассматривается проблема существенности атрибутов. В качестве примера Аристотель за такое «первичное» принимает треугольник: «Например, – говорит он, – равнобедренному медному треугольнику будут присущи два прямых [угла], но если устранить то, что он медный и равнобедренный, то ему тем не менее будет присуще то же самое свойство (т. е. свойство, состоящее в том, что сумма его углов равна двум прямым. –
