«естественная] установка», etc., рассматривается как чистое прозрачное стекло, скорее в духе истолкования мысли рационализмом] XVII века. На самом же деле чем наивнее реализм, тем больше в нем идиоматической стихийности, несходства с моделью, даже «иероглифизма» при полном убеждении, да и факте сходства.
Мысль должна осенить, но это возможно лишь благодаря внешнему толчку, каким м[ожет] б[ыть] исключительное явление, или, по крайней мере, что-то прочитанное о нем, или, наконец, случайная ассоциация мысли, в основе которой лежит та же говорящая ситуация.
Люди – кандидаты истины. Но их кандидатура всегда может быть отвергнута ею.
Отброшенные кандидатуры дают себя подавить силой реальности. Оригинальный союз субъекта с реальностью – когда мысль, принимая в себя все содержание ее, в то же время остается независимой от нее, на известной дистанции от нее, то есть опирается на какие-то благоприятные для этого обзорные пункты.
[…] Война забивает и надламывает одних, закаляет и просвещает других – как и всякий кризис в жизни человека или в истории народов… Одно дело – поглубже вдуматься в причины и значение[…] войны… Другое дело – дать войне подавить свою мысль, перестать рассуждать и анализировать под гнетом ужасных впечатлений и их мучительных последствий или свойств войны.
Самосознание. Это и значит – быть теоретиком (в отличие от отброшенных «кандидатов»). Рациональное зерно каждой ситуации.
Написано, как по рецепту Ницше
Написано, как по рецепту Ницше. Ложь – бунт против истины.
Любопытно: сумасшедший, притворяющийся сумасшедшим.
Очень ясно, что возможности страстно влекут нас. И что это влечение тем острее, чем преступно, то есть чем больше они приходят в противоречие с границами, с условной невозможностью.
Ложь как возможность неподчинения истине, ибо истина есть дисциплина, подчинение ума действительности.
Ложь родственна принципу фантазии как типу относительности.
На этом основана идея восхваления лжи у Ницше. Бунт против истины.
Счастье и уменье, истина, мастерство, логика. Соотносительность их. Тождество и две формы их единства. В основе – счастье, кот[оторое] мы нащупываем, и дальше уже начинается культура. Возможна, однако, культура счастья, и это, кажется, цель теории познания. Исключить момент счастья в целом невозможно, но и отказать человеку в способности культивировать его также нельзя. Все это в теории знания, в нравственности, в праве.
Видимо, это связано с теорией двух полюсов – материального и формального. Материальный полюс – счастье, факт.
Онтогносеология и ее феноменологический аспект. Два полюса
Когда человек засыпает, хранящиеся в его памяти образы вещей начинают дикую пляску, сочетаясь часто невероятным образом или во всяком случае независимо от обычной дневной перспективы субъекта. Снимается он сам как преграда для свободной жизни восприятия им картин. Другое дело, что связь образов тем более зависит от его тела, от положения рук, головы, но она не удерживается рамкой внешнего восприятия. Здесь, как обычно, преобладание материального или, точнее, членного, совпадает с гипертрофией фантазии во сне (так и во всяком темном сознании imagination10). Однако само по себе это явление говорит о независимости содержаний умственной жизни от нас. Вот когда они показывают свою автономию!
Схема: Преодоление экрана
Преобладание объекта отражения
Чем более преобладает материальное начало микрокосмоса, тем более фактично, спиритуально начало внешнего мира, макрокосма (в его воображении). Сон как прообраз архаической поэзии и искусства.
Чем более реально воспринят воспринимаемый нами мир в его материальном бытии и отношениях, тем более абстрактна, идеальна мысль. Это – полюс виртуозности, мастерства как мышления, так и «подражания действительности» в искусстве.
Каждая сторона (сон, фантазия и явь) по-своему идеальна и материальна.
Это перекрещиванием относится и к посредствующему звену между субъектом и объектом – искусственной среде и средствах общения.
Табу как важный момент онтогносеологии
Табу – запрет. Природа его в исключении. Что-то носит исключительный характер. Бессмыслица с рациональной точки зрения только подчеркивает важность этого открытия, сделанного человеком.
Табу превращается] в sacre – символику исключительного. Всеобщее должно опираться на исключение из обычного. Правда, в некоторых табу имеется содержание обычного, типического, например, что-то запрещается женщинам etc. Все же чистое или нечистое, про[фанное? – нрзб.] или священное – все равно опред[елейный] род исключается.
Образование всеобщего через положительное[…] (Позднейшее представление о безразличии к всеобщему – полная противоположность.
Отражается в человеческом сознании то, что отражаемо, имеет свойство отражаемости. Вот истинная… [нрзб.] и обусловленность сознания им самим, то есть по существу реальной вещью вне нас (поскольку она сходится с субъектом), поскольку она, вообще говоря, отражаема. Значит, вы стоите на трансцендентальной точке зрения и признаете какую-то недоступную нам вещь в себе! Да вещь в себе нам недоступна, ибо она еще вовсе не вещь или уже не вещь. Познаваема только вещь для себя, вещь, ставшая собою, а вся остальная протоплазма этого мира только опосредованно[познаваема] через нее.
Не мы отражаем предмет («инструментальный разум»), а он отражается в нас. Мы же отражаем его лишь в том смысле, что intellectus ipse11 обладает способностью заставлять вещи отражаться в нас, то есть создавать себе зеркала, посредством которых он сам становится зеркалом. Как возможно поставить вещь в положение зеркала других вещей! Вот проблема активного и адекватного сознания. Вот что значит рассматривать предмет не только в форме объекта, но и в форме субъекта, практически.
Практика должна сделать объект субъектом, должна раскрывать в нас его субъективные свойства, иначе говоря, сделать его зеркалом.
Апория опыта, наполняющая наше сознание («нет ничего в нашем уме…»), intellectus ipse, необходимы для того, чтобы идентифицировать любую вещь опыта. Не то, чтобы разум познавал только самого себя, то есть то, что заранее в нем есть. А то, что он должен быть прежде, чем его может создать опыт. Решение априори – материальная деятельность, поворачивающая предмет опыта в идентифицирующее состояние, поскольку, разумеется, он сам способен идентифицироваться таким образом в нас.
Ни частный опыт, ни апперцепция ума, а апперцепция самого объекта, способного быть в нас, субъективно.
Находить говорящие ситуации – это человеческая практика или искусство. Это другая сторона дела. Здесь круг, взаимодействие решается привычкой, ростом субъективно-познавательного начала в практике. Ср[авните] мысль Аристотеля о привычке.
Если со стороны человека важную роль играет понятие привычки или искусства в широком смысле слова, то со стороны объекта также есть нечто подобное das Werdenn. Но и в том и в другом случае нельзя обойтись без растущего сокращения периода обращения и ухода в бесконечность.
А
