быт. И впоследствии Мишель не раз говорил, что простые крестьяне гораздо лучше, проще и естественнее, чем вся эта ученая публика, эти схоласты. Простота, природосообразность.
Потом к нему был приставлен воспитатель-немец, который говорил с ребенком только по латыни. И латынь стала для него родным языком. Потом он также выучил греческий, впоследствии – фантастическое самообразование, эрудиция и прекрасное владение языками.
Потом Мишель Монтень продолжил образование. С шести до тринадцати лет он изучал право в Гиенском колледже, потом в университете Бордо, затем в университете Тулузы. Получил очень приличное образование. Латынь выучил с малолетства. Купец по происхождению, дворянин по титулу, юрист по образованию.
Часть жизни он посвятил – ну, естественно, с такой-то биографией – тому, что работал в полугосударственных, полуобщественных, полукорпоративных организациях, связанных с правом. Многие годы (начал в 1557 году, в двадцать четыре года) он был членом парламента Бордо. Как многие знают, раньше парламент был не тем, что сейчас мы привыкли так называть, вовсе не представительным органом власти; это – корпоративные органы, созданные для решения судейских вопросов.
Сразу скажу о его общественной жизни и позиции. Монтеню в жизни пришлось против желания много заниматься политикой и общественными вопросами. Он был очень независим, пользовался всеобщим колоссальным уважением, потому что был очень эрудирован, честен, умен, доброжелателен, порядочен и внепартиен, обладал обширными знаниями… и, конечно, его предки – богатые купцы, а отец был мэром. И поэтому впоследствии, даже когда он хотел уединиться и уйти от общественной жизни, его дважды избирали мэром Бордо, в 1581 и в 1583 годах. В общем, с 1581 по 1585 год он был мэром Бордо. Человек, повторяю, всеми уважаемый. При том, что он играл большую роль не только на уровне провинциальной политики.
Я, честно говоря, сразу скажу, поскольку я не знаю фундаментальных биографий Монтеня (если они и есть на русском языке, то мне они неизвестны). Но мы знаем, что в какой-то момент Мишель стал всячески стремиться и пытаться уйти из общественной жизни – в этом, как и во многом ином, он напоминает Декарта и Паскаля.
И в этом отношении, как и в других, он – прадедушка экзистенциализма.
Его отношение к политике было таковым: он считал (как через три века Кьеркегор, а через четыре – Сартр), что все социальное, все общественное и политическое отчуждает человека, порождает мир фальши, а всякая власть отвратительна и бесчеловечна. Надо повиноваться, но презирать эту власть. Лучше всего бежать от публичности, от политики, сохраняя внутреннюю независимость. Но сама жизнь выталкивала его на общественную сцену, как бы он ни хотел от нее уйти.
Мишель Монтень был вольнодумцем, не был сторонником абсолютной королевской власти, считал, что тирания – это плохо, а политика и социальность несут что-то отчуждающее человека. Тем не менее мэром Бордо он был. И во всех его биографиях сказано, что он лично был знаком с двумя королями, которых вы все хорошо знаете, если знаете хорошо историю Франции, период религиозных войн, или просто, как я, читали всего Дюма, который много томов этой эпохе посвятил. Вспомните: «Королева Марго», «Графиня де Монсоро», «Сорок пять». Читали? Они об этой эпохе. Он лично был знаком и встречался с Генрихом III и Генрихом IV, первым Бурбоном, уж о нем-то вы точно помните (многие кроме Дюма наверняка читали и романы Генриха Манна о нем?), который чудом выжил в Варфоломеевскую ночь, который был Генрихом Наваррским, не раз менял свою веру и сказал, что «Париж стоит мессы». Он был просвещенным вольнодумцем-прагматиком и издал Нантский эдикт о веротерпимости – предтечу всех современных деклараций о правах и свободах. Неудивительно, что именно его в конце концов начал поддерживать Мишель Монтень. Они встречались. И даже сохранилась их переписка, представляете?
В эпоху Варфоломеевской ночи, в эпоху, когда, с одной стороны, угрюмые и разъяренные протестанты, а с другой стороны, Лига католическая, а с третьей – Генрих III, последний лукавый и жалкий Валуа, а с четвертой – герцоги Гизы, а с пятой – Генрих Наваррский; и все друг на друга бежали с ножом, чтобы прикончить, кругом царил фанатизм. И вот в эту кровавую и безумную эпоху Монтень – сторонник, как вы уже поняли, партии мира среди войны, католик, который против и католического, и протестантского фанатизма, «за мир во всем мире», что называется, против нетерпимости, против резни. Его позиция принципиальна: пошли вы все, так сказать, подальше с вашим религиозным фанатизмом, с вашим кровопролитием. И это, конечно, очень сказалось на его философии. Важный контекст. Волей судьбы он должен, вынужден был иногда играть политическую роль, сидеть в Бастилии, встречаться с королями и принцами, быть мэром и членом парламента, но он совсем не хотел этого и, когда была возможность, от этого всеми силами уклонялся. Подобно Эпикуру, он желал одного – «прожить незаметно», прожить свою частную, независимую, осмысленную жизнь.
Сказав о политической позиции Монтеня в это время, надо бы сказать пару слов о том, что обычно называется личной жизнью, семейной, частной. Монтень, который плоть от плоти с Античностью, как полагается человеку Возрождения, который фантастически эрудирован, который только что не молится на греков и римлян, подобно им весьма высоко ставит дружбу, но невысоко ставит любовь между мужчинами и женщинами, семью. Любовная страсть и семья в его жизни играли минимальную роль. А дружба в его жизни была – и была великая.
Часто философ повторял фразу любимого Сократа: «Женись или не женись, все равно пожалеешь».
Женился Мишель Монтень, как он признается в «Опытах», не по любви, а «по обычаю», по привычке, по традиции и из долга на состоятельной купчихе, и я, к сожалению, даже не знаю ее имени. Женился он в тридцать три года, поздно, и не по своей собственной воле. Женщины в его жизни не играли особой роли. А в философии он скорее, как и почти все античные мыслители, даже был женоненавистником, что, как и очень многое от Монтеня, потом передалось и Шекспиру, но мы еще об этом поговорим. У него было шесть дочерей, пять из них тут же умерли в младенчестве, как тогда бывало часто. Вот он что пишет по этому поводу: «Я утратил двух или трех детей в младенчестве – не без сожаления, но и без отчаяния». То есть жалко, конечно, но – дело привычное.
Ну а вот дружба – совсем другое дело. Культ дружбы – возвышенной и прекрасной, вносящей в жизнь смысл, высоту и содержание. Совершенно античный культ. Как у пифагорейцев
