В ходе последней президентской кампании полемика развернулась не вокруг опросов общественного мнения, а вокруг очень специфического типа опроса, каким является предвыборный опрос [3], в задачу которого входит изучение намерений относительно политического поведения. Таким образом, это как раз такой случай, когда казалось бы, институты опросов и политологи могли бы избежать критики, обычно направленной против опросов общественного мнения, поскольку, если они способны незадолго до голосования назвать вероятное распределение/299/ избирательных бюллетеней между кандидатами, то они могут считаться безусловно выполнившими свою задачу. А собственно голосование выступает в качестве самой верной гарантии серьезности специалистов по опросам, поскольку оно позволяет сравнить мнения, собранные опросом, проведенным незадолго до голосования, с итогами реально проведенного голосования. Безусловно, в этой области специалисты по опросам достигли бесспорной компетентности [4], благодаря чему, кстати, они завоевали доверие СМИ. Действительно, предвыборные опросы не представляют собой никаких трудностей чисто научного плана, поскольку речь идет лишь о простом опросе избирателей незадолго до дня выборов, установленного законом. Поэтому критика, разоблачающая навязывание проблематики, что неизбежно содержится в любом вопросе, поставленном перед населением с очень различными социальными и культурными характеристиками, в данном случае не имеет оснований, ибо такой тип опроса всего лишь "заставляет проголосовать" выборочную совокупность всего населения, имеющего право голоса в форме, которая была установлена самим ходом демократической политической игры. Стало быть, если навязывание тематики и происходит, то не в результате деятельности институтов опросов, а вследствие собственно политической игры.
Что же тогда можно поставить в упрек данному типу исследования? Совершенно бессмысленно вводить новые элементы в научную дискуссию до тех пор, пока не будет понято то, что регулярно вызывает саму дискуссию и пока не будут изучены принципы, ее структурирующие и факторы, препятствующие действительному пониманию чисто научных аргументов. Конкретнее, речь идет о том, чтобы понять, почему СМИ, которые на протяжении всей предвыборной кампании в числе первых заказывают, публикуют и комментируют политические опросы, одновременно испытывают потребность - и не только из-за желания сохранять журналистскую сдержанность и объективность (один - "за", один - "против") - предоставлять свои страницы для всех тех, кто желал бы высказаться против "опросомании", за которую они же сами и несут большую долю ответственности.
Такое смешение объекта происходит здесь именно потому, что главное препятствие для понимания и восприятия научного/300/ дискурса в данном случае носит скорее социальный, чем интеллектуальный характер, или, как говорит Витгенштейн, "здесь нужно преодолеть трудности не интеллектуального порядка, а воли". Следовательно, дискуссия по поводу опросов структурируется в соответствии с очень обшей парой оппозиций, присущих и социальным универсумам, в которых действуют профессионалы, чья внутренняя борьба в большей или меньшей мере зависит от предпочтений очень широкой публики ("избиратели", "телезрители", "потребители" и т.д.)- Такая ситуация обязательно включает в себя расхождение между предложением, которое эти специалисты или эти профессионалы считают желательным - с одной стороны, и как бы установленным спросом со стороны профанов - с другой. Смысл оппозиции заключается в способе управления этим расхождением и его регулированием. Он разделяет тех, кто отдает предпочтение предложению (определяемому профессионалами) и тех, кто, наоборот, высказывается в пользу приоритетности спроса (измеряемого среди публики). Таков, например, случай дискуссии по поводу того, каким должно быть "телевидение", когда те, кто, будучи более - по сравнению с другими - наделен специфическим (культурным и политическим) капиталом стремится, в силу своей компетентности, "настоятельно" навязывать (культурно и политически) содержание программ, противопоставляются тем, кто отдает приоритет спросу (на самом деле - экономической отдаче), полагая, что единственным судьей в этом отношении должна быть сама "публика" и превращает "телеметр" в универсальный инструмент определения качества программ. Иными словами, противопоставление происходит между теми, кто, следуя своим представлениям о "культуре", считает необходимым "тянуть широкую публику наверх", хочет "ее воспитывать и образовывать" и критикует "низкопробные" или "вульгарные" передачи (т.е. популярные), и теми, кто осуждает "скучные" передачи "парижской интеллигенции" и признает лишь "нужды" и "желания" публики-потребителя [5]. Такого же типа структуру можно обнаружить даже в том, что касается политической специфики - в дискуссии о политических опросах, которая служит настоящим прожективным тестом, отражающим - прямо или косвенно - определенное видение демократии.
Демократическая двойственность
Включение технологии опросов в сюжет для общественного обсуждения глубоко затронуло легитимные/301/ представления о политической практике, поколебав, особенно среди профессиональных политиков, первоначальные структуры восприятия политики и правила - до того времени допустимые - избирательной кампании. Не будет большим преувеличением сказать, что для немалой части политиков активность специалистов по опросам, особенно, если они не ограничиваются проведением конфиденциальных зондажей, предназначаемых только для политиков, воспринимается как своего рода нелегитимная политическая деятельность.
В дискуссиях по поводу опросов речь в действительности идет об определенном представлении о том, что такое "демократия". Этот вид режима, который неразрывно связан как со способом выбора политических деятелей ("выбор" гражданами), так и с особым принципом легитимации ("народ" как источник власти), на протяжении всей своей долгой истории, расчленялся на два способа отправления власти, противостоящих, если не противоречащих друг другу, которые нашли свое воплощение в двух знаменитых фигурах афинской демократии. С одной стороны, это демократ Перикл, который, как говорил Фукидид, "поставил весь свой мощный интеллект на службу народу". "Именем демократии, - замечает Фукидид, - правил первый из афинских граждан" [6]. "Он имел, - объясняет историк, - власть благодаря тому уважению, которым он пользовался, и своим умственным способностям ... Так, он мог держать в руках толпу, хоть и свободную, и не он подчинялся ей, а она - ему ... Он никогда не старался говорить для того, чтобы понравиться, и мог обернуть в свою пользу уважение людей, чтобы противостоять их гневу [7]. С другой стороны, демагдг Арчибальд, другой столь же вероятный продукт демократического режима, который действовал, следуя личному интересу или личным амбициям, и который "льстил народу, предоставляя ему действовать в соответствии с его "желаниями", вместо того, чтобы вести народ, и потому обрекал его на худшие испытания и даже на погибель [8].
Выражение "управлять от имени народа" и по сей день сохраняет эту главную двусмысленность, которой пользуются актеры политического поля: оно может обозначать действовать как доверенное лицо, которое строго ограничивается исполнением желания своих доверителей (в той мере, в которой это желание может быть правильно понято, имея в виду ту коллективную и политически сконструированную структуру, какой является "народ" или "французы"). Но это же выражение может обозначать также действовать вместо народа в том смысле, в котором говорят/302/ об официальном представителе, что он действует от имени несовершеннолетнего или неполноценного, т.е. лиц, не ведающих, следовательно, чего они хотят и что им нужно. Не трудно было бы доказать, что, с самого начала, одна из важных целей, вокруг которой организовывалась деятельность режимов демократического типа (это - еще и сегодня можно увидеть в дискуссии о расширении пространства проведения референдумов) заключалась в конструировании легитимных способов народного самовыражения (петиции, бунты, манифестации, выборы, опросы и т.д.) и того места, которое должно быть отведено ему в политической жизни. Тот факт, что политическое руководство выбирается всем народом и что оно управляет от его имени, никогда не означал, - и даже вовсе наоборот, - что оно должно лишь просто следовать за народом, учитывая его "побуждения" и "вспыльчивость". При соблюдении внешней видимости, за официальным фасадом демократического режима всегда шла некая институционализированная игра с тем, чтобы избранные депутаты сохраняли какую-то свободу, или, если угодно, автономию. Так, еще во времена античной Греции такую функцию частично выполняла Агора, ассамблея афинских граждан, перед которой выступали политические руководители для того, чтобы ее в чем-то убедить. Во всяком случае речь шла не просто о месте, где регистрировалась "народная воля", а о публичном пространстве конфронтации между народом и его руководителями, то есть о социальной институции, обеспечивающей политическое конструирование этой воли. То же самое относится и к комициям в Римской республике [9], а также во времена французской Революции к введению демократического режима, цензового избирательного права и отказа от "императивного мандата" - мер, предназначенных для того, чтобы удерживать "народную волю", во всяком случае, в ее изначальном виде, на значительной дистанции от официальной политической жизни.
