изнасиловании женщины не выдерживает никакой критики и кажется сметанным на живую нитку. Оно могло бы быть оправдано только в том случае, если бы мужчина что-то у женщины брал. Так это и пытаются преподнести. Но здесь как раз противоположный случай: он ей что-то дает. Мужчина во время любовного акта не овладевает женщиной, совсем наоборот. Как раз женщине на какое-то мгновение кажется, что она его вобрала. И однако же он только оставляет ей кое-что, а сам ретируется. Естественно, если на это способен. Всё это объяснимо, только если принять, что богиня-мать полностью в курсе бесполезности эскапад самца, этого мужского паразита, в деле продолжения рода. До определенного момента она отзывчива, и если он подкатывает, гладит ей под столом ногу, она смягчается, не в силах устоять перед ласками; и тут-то, в момент, когда она совсем размякла, он спешит ее оплодотворить. Внезапно она понимает, что подлецу удалось замахнуться на малышей; побелев от ярости, она набрасывается на него и убивает на месте. Это надувательство донимает ее всё больше и больше, так что она начинает скрывать малышню в себе до тех пор, пока они не вполне готовы оттуда слинять. Чем выше мы взбираемся по эволюционной лестнице, тем дольше она сохраняет их в себе или рядом с собой. Именно на этой стадии Адам, преследуя свои цели, в нее и проник. Она не против, потому что получается, будто она его в то же время заглатывает. И из-за того, что всё оборачивается как-то иначе, всегда после этого несколько разочарована. Всё идет не совсем так, как она хотела. Она думает, что им овладела, а он всё же ускользает. То, что Адам отбирает у Евы при любовном акте, это просто ее добыча, просто он сам снова завладевает собой. Тем самым она чувствует, что, пребывая в совершенной гармонии, подверглась насилию со стороны пришлеца, по-прежнему воспринимаемого ею как паразит, который поместил в нее что-то чуждое ее собственному организму, но увеличивающееся и ее истощающее. В то же время обида здесь двойная, поскольку она чувствует, что этот зачаточный аппарат на самом деле принадлежит ей, а не ему: ведь это она его вскормила и выпестовала. Даже сегодня в приводимых женщинами против мужчины доводах можно обнаружить суждения, которые объяснимы только на основе подобного видения событий. Когда женщина спрашивает: «Ты меня любишь?» — ей нужна не симпатия. Это означает: «Ты мне верен, я тобой обладаю?» Это даже не персональный вопрос. Он куда шире: «Одержим ли ты женственностью?» Презрения к тому, кто одержим, вполне достаточно, чтобы женщина сполна выказала ему свою симпатию. Эта симпатия — месть тем, кто не пошел у нее на поводу. И немало мужчин извлекают пользу из подобного положения посредника, но они редко очень уж преуспевают: симпатия между женщинами куда сильнее.
В какой-то момент Ева наконец понимает, что ей никак не избавиться от Адама. Она может подбить всех Адамов помериться силой, но результат, по существу, катастрофичен. Численность, конечно, падает, но в подобных обстоятельствах единственный в результате такого отбора Адам становится просто сногсшибательным и совершенно неукротимым, когда представляется ей в качестве победителя. Только и остается, что попытаться его приручить, сделать полезным; и полезность берет свое начало главным образом в его агрессивности. Он может драться, а это означает, что он может и защищать.
Для Адама тут наступает великая эпоха. Внезапно его жизнь приобретает смысл, чего за ней до тех пор не водилось. Он обретает смысл жизни. Из задиристого странствующего рыцаря он превратился в настоящего героя, защитника «слабого» пола, притворно вобравшего в себя всю слабость мира. Его животная гордость больше не знает границ. Распевая, разглагольствуя во весь голос, преисполненный энергии, он выступает во главе отряда, у всех на виду, готовый наброситься на любого подвернувшегося агрессора. Ева вместе со своими малышами следует позади него на почтительном расстоянии, ровно на таком расстоянии, чтобы они могли сбежать, если вдруг возникнет опасность. Адам отводит угрозу и вступает в битву — и, бывает, находит свой конец на поле славы. Не велика важность. Их всегда достанет, чтобы утешиться. Это настолько углубленная — и с таким энтузиазмом — тема, что я отказываюсь углубляться в нее еще больше; тем паче что речь идет о занятии, которое в наши дни сильно подрастеряло свою актуальность.
Адам становится патриархом и отцом семейства
В героическую эпоху центром системы остается Ева. Роль Адама скорее периферийна, но в ней выдаются и моменты роздыха, и тогда у Адама всё больше входит в привычку с пышной и грубой бесцеремонностью проталкиваться к центру. Он хвастается своими победами, обсасывает их вдоль и поперек, и все должны его слушать, дабы поощрить к продолжению в том же духе. Ева притворяется, будто восхищена им, но на деле до крайности раздражена Ко всему прочему бывает, что он приносит с собой трофеи своих побед — блюда, вокруг которых объединяются всё более прожорливые интересы. Мало того что прирожденный эгоист, он к тому же на этой почве становится высокомерным и самодовольным дарителем. Он приобретает повадки патриарха. Он начинает судить, критиковать и даже командовать. Он усугубляет эти эффекты кричащей одеждой и вкусом к броской безвкусице. Он издает вопли, от которых закладывает уши, и считает их музыкальными достижениями. Он танцует военные танцы и делает это с той же невежественной непринужденностью, что и прежде. Он заполняет собой всю картину. Он не просто чувствует себя полезным, а мнит самой полезностью, смыслом существования всей вселенной. Он стал центром мира и объясняет во всех деталях, как именно для него всё и было создано. Очевидно, тут и там встревают пагубные силы, но всё это оборимо. Всё это устраняется.
Оказывается, что в животном царстве, начиная с некоторого уровня, семейная жизнь обустроена по такой же модели. Звезды могут сойтись и по-другому, но, как правило, причуды и прихоти приходят со стороны Адама. Их бывает много или мало. Но они есть всегда. Патриархат начинается отнюдь не вместе с классовой борьбой в неестественном человеческом обществе. Корни его куда глубже.
Адам, творец справедливости
Адам не преминул ощутить пагубные последствия своей полезности — мнимой, совершенно липовой. Мало-помалу он соображает, что полезное для него не обязательно полезно для других. Он прибегает к всевозможным уловкам, чтобы скрыть это. Дело даже доходит до того, что он дает имя своим попыткам оправдаться. Он называет их «справедливость». Ну а Ева преспокойно выжидает. Она в точности
