– Так что… ты уж, Карась, не подведи… Постарайся… – наставлял Пробкин. – На этом и кончим сегодня.
А сам подумал: «Сегодня – да… А завтра еще Булову помочь надо… Надо…»
– Знаю, знаю, Фомич, – сказал Вася Карасев, тоже очень ласково, согласительно, – все будет путем… Будь спок…
Фомич не стал уточнять, что в «гусак» во время извлечения разрушенной урановой топливной сборки осыпались обломки ядерного горючего. Оттого и «космос» там… Карась и сам все это знает. Что говорить…
– Нейтрон ее в печень! – возбужденно крикнул Дима, находясь еще под впечатлением проделанной работы. – Она, курва, зацепилась за трубку КЦТК (контроля целостности технологических каналов), так я ее, гаду, выдрал, как гнилой зуб из пасти, и…
Федя шел рядом вразвалку, огромный, сильный, будто сопровождал товарищей, и все усмехался чему-то своему. А еще и от хорошего чувства к Фомичу, к его какой-то открытой беззаветности в деле, несмотря на все кажущиеся увертки и хитрости. Он-то уж точно знал, что, если б ремонтники не захотели, не пошли бы… Это уж точно… И Фомич это знал… И теперь видно было – благодарен он им… И любит их… Вон то и дело стреляет любящим взглядом то на одного, то на другого. Шебуршится.
Федя снова усмехнулся чему-то своему. Асимметричное лицо его было добрым и чуть усталым.
С отметки плюс двадцать четыре четверо ремонтников и дозиметрист Цариков спустились по лестничным маршам, облицованным грязноватым на вид пластикатом, на отметку ноль.
Пластикат покрякивал под каблуками, суховато пришлепывал по набетонке, испускал из себя тошнотный запах дезактивирующих растворов, которыми промывался ежедневно по нескольку раз на день.
Фомич все так же вкрадчиво и мягко, словами точно лаская товарищей, рассказывал, все больше теперь обращаясь к Васе Карасеву:
– Там уж, Васек, все припасено. «Штурмовая» машина – что тебе средневековое орудие для взятия крепостных стен. Любо-дорого! Хе-хе!.. У меня, мальчики, все припасено. Счас побачите.
Ремонтники знали, что Фомич последние пару дней все что-то мастерил внизу втихаря с другими людьми. Таскали туда уголки, швеллера, приволокли откуда-то и стащили вниз компактную четырехколесную тележку, стальных труб да листового свинца черт-те сколько…
Догадывались, конечно, что именно Фомич там мастерит, но как все это будет выглядеть – не представляли.
А Фомич все ласкал Васю. Ох и хитер старик! Хитер же! Подумывали себе ремонтники, а самим было приятно. Ласка, она свое делала. А уж совещательность и вкрадчивость голоса Фомича и вовсе кстати ложилась в распаленные нейтронами и гамма-лучами души ребят.
Слова Пробкина как дрова в топку попадали. В взвихренных душах и полуобезумевших головах его товарищей все круче и быстрее разгоралось удальство, бешеней взвивались безрассудная смелость и бесстрашие. Мышцы вздувались какой-то чрезмерной допинговой силой. Тела скручивало от желания действовать.
Фомич знал об этом, испытав за многие годы подобное состояние не единожды, и знал также, что «струна» вдруг может лопнуть, что надо не перебрать, что надо успеть в самый раз.
То и дело взгляд Фомича терял масло ласки, становился острым, прицельным, оценивающим.
Более всех дергался Дима. Он нервно перебирал угловатыми плечами, дико гримасничал, слишком быстро долбал правым кулаком по левой ладони, приговаривая себе под нос все убыстряющейся скороговоркой:
– Б-бляха муха! Где наша не пропадала! Где наша не пропадала! Ла-ла-ла! Зуб из пасти! – глаза его горели безумием. В них было предельное напряжение, которое странно было видеть у человека, в группе с товарищами, не торопясь, спускавшегося по лестничным маршам.
«Ох уж эти нейтроны!» – с беспокойством подумал Фомич.
Когда они достигли нулевой отметки и ступили на площадку, облицованную нержавеющей сталью, «струна» вдруг лопнула.
Раздался дикий выкрик, похожий на затяжной, с трубным, утробным звуком вдох воздуха, и Диму начало рвать.
Он уперся руками в металлическую облицовку стены и, то закидывая с подвывом, то опуская голову, плескал рвоту на стену. Рвотная масса уже обтекла бутсы, и он стоял будто в трясине, маслянисто блестевшей в лучах светильника…
Дозиметрист Цариков, сильно отставший, свалился вдруг на голову, коршуном закружился, затопотал ногами по железному полу.
По-женски красивое припухшее лицо его ярко раскраснелось на скулах. Он поначалу бубнил что-то, заикаясь, непонятное, но затем голос его обрел крепость, стал металлическим, басовитым, а там уж и вовсе раскатным:
– Да что ж вы делаете?! За что здоровье кладете?! Окаянные!.. Неужто жалкая тыща-другая дороже вам самой жизни человеческой, одной-единственной данной нам?! Да если б не ваша дурацкая воля добрая, так… я бы вас… да поганой шваброй, да по шеям, по шеям… – Он потрясал в воздухе радиометром, весь конвульсивно дергался в гневе, враз раскидав свои серые, захмелевшие в неподдельном негодовании глаза в разные стороны, то есть перед собой ничего из-за истерики своей не видел и мог ненароком долбануть кого-нибудь по черепу радиометром.
Ремонтники несколько поотступили, но в глазах и лицах их уже проявлялось что-то нехорошее.
Даже Диму перестало рвать, и он, пошатываясь и отирая лавсановым рукавом полуоткрытый синюшный, в липкой слюне рот, весь землисто-серый, с четко проступившими коричневыми пятнами на лице, прошел и, держась дрожащими руками за перила, сел на ступеньку.
– Это же есть не что иное, как сжигание жизней на ядерном костре!.. – все так же не глядя в лица людям, самозабвенно орал Цариков, но вдруг замолк, оборвав свою речь на полуслове.
Громадный Федя, Вася Карасев и Фомич медленно подступали к дозиметристу, и вид их не предвещал ничего хорошего.
– Вали отсюда! – хрипло и тихо, каким-то утробным голосом выдавил из себя Фомич. И Цариков попятился. – Вали, чтобы духу твоего тут… Чтоб не вонял, мать твою…
Цариков в сердцах повернулся и решительно стал подниматься по лестнице, вроде торопясь, но и как бы нехотя, потому что казалось, будто ноги его кто-то с трудом отрывает от пола и, преодолевая сопротивление, переставляет на новое место.
«Вот марионетка!» – удивленно подумал Фомич, и злоба его стала утихать.
– Эй ты, дурила! Постой! – крикнул Пробкин вдогонку.
Цариков с готовностью обернулся.
– Сделай доброе дело, – голос Фомича был мягкий, но официальный, – принеси-ка швабру, сгоним Димобу «работу» в трап…
Цариков заалел еще пуще прежнего, начал поикивать, что обычно всегда предваряло возмущение, розовая кожа под подбородком вздувалась и Опадала, как у лягушки-квакши, но, споткнувшись взглядом о землисто-серое лицо Димы, о его скрюченную слабостью жалкую фигуру, прислонившуюся к перилам, он вдруг внутренне согласился, весь как-то сник и пошел выполнять поручение старого мастера.
Фомич с озабоченным видом подошел к Диме и, наклонившись к нему и нежно теребя рукой плечо, сказал:
– Ничего, Димыч, ничего… У меня сколь раз рентгенами нутро выворачивало, ан видишь – живой, не дурной… Счас «гусаку» шею своротим, тяпнем по маленькой, и все будет путем.
Дима в ответ вяло улыбался, лаская Фомича большими, чуть притухшими от нахлынувшей слабости, виноватыми черными глазами. Хотел что-то сказать, но вышло только:
– А-а!.. – и он досадливо махнул рукой.
Фомич торопливо отошел от него и повел Васю и Федю к входу в помещение нижних водяных коммуникаций реактора, по которым теплоноситель (вода) подавался снизу в активную зону атомного реактора.
В помещении был довольно яркий свет. Нержавеющий пол был чист. Сверху, на трехметровой высоте от пола, были видны крашенные зеленой теплостойкой краской водяные коммуникации – множество тонких труб, плотными рядами подходящих от раздаточных коллекторов к нижним частям технологических каналов, с которыми они соединялись через изогнутые наподобие гусиной шеи трубки.
Прямо по носу видны были сходящиеся под прямым углом металлические стены опорной крестовины атомного реактора. На вид получался довольно уютный закуток, и ничто внешне не говорило о том, что вот в этом самом закутке сейчас и есть бушующее излучениями космическое пространство.
Рядом с дверным проемом, через который был вход в помещение подреакторного пространства, на металлическом нержавеющем полу стояло странное устройство, внешне напоминающее уродливую свинцовую пирамиду.
Все трое заглянули в проем облицовки устройства и увидели там металлическую ажурную конструкцию с лестницей, предназначенной для подъема на верхнюю рабочую площадку.
Сама конструкция была установлена на легкую четырехколесную тележку и снаружи облицована свинцовым листом с вмятинами на поверхности.
Изнутри было видно, что в крыше свинцовой будки есть амбразура, через которую работнику предстояло высунуть руку с электрострогачом и при большом сварочном токе отхватить «гусак» одним махом.
