В коротенькой заметке сообщалось, что на американском испытательном аэродроме Эдвардс начаты полеты на экспериментальном истребителе, способном отрываться от земли без разбега. Вел испытания полковник Рой. Начлет подумал: "Тоже торопятся…" Он уже готов был мысленно переключиться на программу, порученную полковнику Хабарову, но не позволил себе отвлечься и снова уткнулся в журнал.
И тут щелкнул и неожиданно резко зазвонил стоявший чуть поодаль от своих собратьев белый городской аппарат. Кравцов вздрогнул, отнюдь не по-английски выругался и торопливо поднял трубку.
– Слушаю, – сказал начлет и подтянулся. Он был готов к какой-то неизвестной еще, но неизбежной – в этом он нисколько не сомневался – неприятности.
– Почтовый ящик шесть тысяч шестьсот семьдесят?
– Да. Слушаю.
– Товарища Кравцова прошу.
– Слушаю.
– Товарищ Кравцов, с вами говорит дежурный по городскому отделу милиции майор Зыкин. Вы могли бы опознать вашего сотрудника Виктора Михайловича Хабарова?
– Опознать? А что случилось, товарищ майор?
– Весьма желательно, чтобы вы заехали к нам непосредственно в настоящее время…
– Еду. Сейчас же еду. Вы только скажите, что с ним.
– Мы ждем вас, товарищ Кравцов.
Начлет с ненавистью взглянул на телефонный аппарат, в котором уже раздавались короткие гудки, положил трубку и быстро вышел из кабинета.
Минут через десять он входил в комнату дежурного по, городскому отделу милиции.
Майор Зыкин, полный, невыспавшийся мужчина, встретил начлета сдержанно. Кивнул – это, видимо, должно было означать "здравствуйте", попросил предъявить документ, удостоверяющий личность, и долго сравнивал фотографию с оригиналом. Потом мрачно сказал:
– Посидите пока.
В плохо освещенном душном помещении дежурного по городу Кравцов сразу же почувствовал себя крайне неуверенно, как-то неуютно и одиноко. Он сидел молча. Злился и никак не мог сообразить, на чем бы сорвать копившееся в нем душное, какое-то унизительное озлобление.
Майор, пошелестев бумагами, подвигав ящиками письменного стола, приказал наконец дежурному милиционеру:
– Введите задержанного.
Хабаров вошел в дежурку очень спокойно, нисколько не спеша. На Викторе Михайловиче были синие тренировочные брюки, старая клетчатая рубашка. Кравцов заметил: лицо у Хабарова помятое, как после бессонной ночи. Виктор Михайлович усмехался – сдержанно и независимо. Кравцов не любил этой его усмешки. Хабаров поклонился начлету и в упор уставился на майора.
– Вам известен этот гражданин? – спросил дежурный по городу, обращаясь к Кравцову и никак не называя его.
- Конечно.
– Прошу назвать.
– Летчик-испытатель первого класса Герой Советского Союза Виктор Михайлович Хабаров.
– Герой Советского Союза?
Уловив в голосе майора не только удивление, но и некоторый налет то ли растерянности, то ли досады, Кравцов с удовольствием добавил:
– Да, да. Герой Советского Союза и, между прочим, полковник.
– Полковник?
– Именно полковник.
Кравцов взглянул на летчика. Тот держался так, словно речь шла вовсе не о нем и все происходящее в комнате его вовсе не занимало.
– Прошу обождать, – сказал майор Зыкин и вышел из комнаты.
– Что случилось? – спросил Кравцов, с удивлением разглядывая Виктора Михайловича. – Что ты натворил?
– Ничего не натворил. Вчера вечером вышел из дому, хотел взять у инженера провод…
– Какой провод?
– Обыкновенный – электрический. Гляжу, в подворотне какая-то пьяная шпана вяжется к девчонке. До слез довели. Ну, я цыкнул на них. А эти сопляки полезли. Один так и вовсе ножичком размахался, а другие больше слова произносили. Пришлось дать им ума. Двоих сбил, третий выскочил на улицу – и орать. Прибежали дружинники. Очень старательные оказались мальчики – с ходу кинулись крутить мне руки. А я не люблю, когда меня так ни с того ни с сего цапают. Дал им тоже ума. А теперь этот деятель утверждает, – летчик показал на пустой майорский стул, – что я кому-то повредил или челюсть или шею, находившуюся при исполнении служебных обязанностей. Вот так.
– Честное слово, Виктор Михайлович, ты хуже маленького. И тебя продержали тут всю ночь?
– Продержали.
– Но ты хоть объяснил, кто ты, что ты, откуда?
– А меня никто не спрашивал, кто я.
– Ты выпивши был?
– Странная идея – мне же сегодня с утра летать надо было. Хорошо хоть мама к сестре ночевать поехала. С ума бы сошла: вышел человек за проводом и пропал…
Здесь разговор оборвался, в комнату вернулся майор Зыкин.
– Прошу пройти к начальнику городского отдела.
Все встали и направились к двери. Первым поднимался по лестнице майор Зыкин, за ним следовал Хабаров, дальше – Кравцов, замыкал процессию дежурный милиционер. В коридоре второго этажа милиционер отстал.
В проеме между двумя широкими окнами висела Доска почета – монументальное сооружение из фанеры, расписанной под мрамор, подвыгоревшего плюша и тусклого золотого багета. У Доски почета Хабаров приостановился и стал разглядывать фотографии. При этом он громко сказал начлету:
– А ничего, Федор Павлович, симпатичные тут ребята работают.
– Ладно тебе, иди, – отозвался Кравцов. Но Хабаров не унимался:
– Ты зря торопишься, Федор Павлович, начальство подождет, я его лично всю ночь ждал. Погляди, красавчики какие, интеллектуальные ребята…
Майор Зыкин остановился у двери и ждал. Ждал молча.
Начальник городского отдела оказался пожилым, совершенно белоголовым подполковником. У него было румяное лицо, плотные щеки, чуть вздернутый симпатичный нос. Сними подполковник мундир, и сразу стал бы похож на добродушного, ушедшего в отставку футбольного тренера.
Вошедших подполковник встретил стоя.
– Привет авиации! – сказал подполковник. – Рад познакомиться. Садитесь.
Хабаров едва заметно поклонился.
Зыкин расправил плечи, подтянул живот и уронил вдоль корпуса руки.
– С обстоятельствами происшествия я ознакомился только что, – сказал подполковник, – и хотел бы уточнить несколько подробностей. Не возражаете, товарищи? – Все молчали. – Почему вы, Виктор Михайлович, отказались вчера дать письменное объяснение своим действиям?
– Разве я обязан был давать письменное объяснение? Я рассказал майору, что произошло, как произошло, почему произошло, и полагал, этого достаточно…
– Но майор записал ваши показания и предложил вам скрепить их своей подписью. Верно? А вы не пожелали расписаться. Так? Вот я бы и хотел знать почему.
– Вы запись видели?
– Запись содержит какие-нибудь несоответствия?
– Посмотрите. Очень советую. Вам должно быть любопытно.
Подполковник взглянул на майора Зыкина, и тот поежился под начальственным взглядом.
– Дайте запись, майор.
– Видите ли, товарищ подполковник… Но тут вмешался летчик:
- Я отказался подписать документ, где было написано "фактицки", "крометого", "поврижденные" и так далее. Но я полагаю, это не главный предмет для обсуждения. Прошу объяснить мне другое: если пьяная шпана пристает к девчонке, я должен вмешаться или пройти мимо? Полагаю – проходить не должен. Дружинники не разобрались, что к чему. Молодые, неопытные, но кто дал им право учинять насилие над человеком – крутить руки и так далее? Полагаю – беззаконием нельзя утверждать закон. И еще: вчера я просил майора пойти вместе со мной или послать кого-нибудь ко мне домой (тут всего двести метров), чтобы проверить документы, которых я не имел при себе. Неужели это трудно было сделать? От ответственности я уклоняться не собираюсь и не собирался. Просил простейшим способом установить мою личность и действовать в соответствии с законом. Какая же необходимость была держать меня в милиции до утра, вызывать товарища Кравцова?
Хабаров говорил очень спокойно, сдержанно, совершенно убежденно.
Подполковник, прежде чем ответить Хабарову, спросил:
– Простите, но как вы умудрились сначала раскидать четверых, а потом еще вывихнуть руку дружиннику?
– Ничего особенного. На динамометре я жму левой восемьдесят два, а правой – девяносто четыре. Не рассчитал малость. Уверяю вас, я вовсе не собирался уродовать кого-то. Но раз так вышло… Готов отвечать… Есть статья?
– Превышение предела необходимой обороны, – сказал Зыкин, – подводится под статью сто одиннадцатую…
– Помолчите, майор! – оборвал Зыкина подполковник и уставился на совершенно никчемное пресс-папье, по старинке украшавшее его канцелярского вида стол. Должно быть, с минуту подполковник думал, потом энергично поднялся со своего просторного кресла и сказал:
– От лица службы приношу вам, Виктор Михайлович, свои извинения. Не смею вас больше задерживать и еще раз прошу извинения.
