— Мы с вами, — говорил Кленский, — помним значительно худшие времена. Теперь же, когда громадное здание университета отапливается почти ежедневно…
Веснин понимал, что именно это «почти» вызывает снисходительную иронию профессора. Добродушная усмешка Кленского воспринималась Весниным как барственное снисхождение. Выхоленные руки Николая Николаевича, подчеркнутая опрятность в одежде, изящество манер, все внешние черты человека, привыкшего к иной, чем его слушатели, среде, усиливали недоверие Веснина ко всем утверждениям этого «европейца».
Но сейчас, сидя в каюте командира БЧ-2, Веснин уцепился за магнетрон, за единственный, казалось ему, прибор, который мог бы помочь решению задачи, поставленной Рубелем. В воображении Веснина возник зал Музея сравнительной анатомии, черная доска, на которой профессор Кленский вычерчивал предполагаемые пути электронов в двухразрезном магнетроне…
«Это благодатное поприще для приложения свежих сил, — вспоминал Веснин. — Здесь молодые исследователи смогут завоевать золотые рыцарские шпоры…»
— Сейчас я вам все это подробно объясню, — повторил Веснин Рубелю, рисуя в своей записной книжке схему диода с магнитным управлением. — Это металлический цилиндр с нитью. Давайте изобразим его не в профиль, а прямо, чтобы он смотрел на нас. У нас на схеме получится диск с точкой посредине… Все это очень просто.
Веснин действительно начал очень просто, пытаясь рассказать Рубелю все возможно яснее, возможно популярнее. Но потом он увлекся, написал уравнения движения электронов в магнитных полях, те самые уравнения, которые выводил Кленский, а в схеме вместо диска нарисовал две лежащие друг против друга подковки — магнетрон с разрезным анодом. Об интересных возможностях этого прибора так много говорил Кленский! Повторяя все это Рубелю, Веснин вдруг сообразил, что если сделать в аноде не два разреза, а четыре, то есть разделить анод на четыре части, то при данной силе магнитного поля и данном радиусе анода магнетрон сможет давать в два раза более высокую частоту. И вот на листе записной книжки диск разорвался уже не на две, а на четыре подковки.
— Увеличение числа разрезов, — пояснил Веснин, — облегчает получение более высоких частот, более коротких волн.
Рубель слушал очень внимательно. Но когда молодой инженер разгорячился и начал сыпать терминами и формулами, Никита Степанович постепенно утерял нить разговора. Он попытался задать несколько вопросов, но каждое новое объяснение уводило в области, все более и более далекие от разумения командира БЧ-2.
— Выпьем для ясности! — предложил Рубель.
Он наполнил стоящую перед Весниным высокую граненую стопку, потом налил свой стакан и высоко поднял его:
— За луч, который пройдет сквозь туман!
Веснин проглотил содержимое своей стопки одним залпом, не переводя дыхания, как глотают отвратительное лекарство.
— Почему же вы не сказали, что не пьете? — рассмеялся Рубель.
— Надо же когда-нибудь начинать! — выговорил, наконец, Веснин, подавив кашель.
— Вовсе не обязательно.
— И представьте, я совсем не пьян!
— Ладно… Договоримся, что вы пьяны, но не совсем. Сейчас догоню вас, чтобы дальше идти в ногу, а то разговор будет недружный: пеший конному не товарищ.
Рубель налил себе снова до краев, а Володе — только на один глоток.
— За ваше боевое крещенье!
— Но я не нюхал пороха.
— Зато обожгли себе пальцы паяльником.
Глаза Веснина сияли. Ему хотелось обнять Рубеля, но он сдержал себя и только еще шире улыбнулся.
— Какие есть предпосылки для успешного разрешения этой задачи именно вами?.. (Сквозь какую-то пелену слышал Веснин густой, негромкий басок Рубеля.) Да, какие? Прежде всего, ваша неискушенность во всех этих тонкостях… Есть надежда, что вы не задавлены еще традициями и, следовательно, попытаетесь пойти своими, еще не проторенными путями. Я не говорю, что не следует учиться. Но молодость резка, смела и более чутка к голосу будущего, чем к опыту предков…
Никита Степанович встал, заложил руки за голову, потянулся и снова сел:
— Вы молоды и, кажется, обладаете отличным здоровьем, судя хотя бы по тому, как сразу, с дороги взялись за работу. А теперь вы поужинали, и к тому же, как следует, а сна ни в одном глазу! Вы работоспособны, хорошо ориентируетесь…
Веснин сидел красный, как спелая вишня.
— Это ведь потому, что отец рано умер… Когда днем на заводе, а вечером на лекции, так уж тут поневоле сориентируешься…
— Какая благородная задача — создавать новое! — продолжал Рубель. — Я очень рассчитываю на вас. Я недостаточно подготовлен, чтобы самому хотя бы точно поставить задачу, не то что решить ее… Кроме того, у меня, как говорится, маленькая, но семья… Все матросы, каждый со своим характером, а знаете, что такое боевой корабль? Как здесь надо работать!.. — Рубель опустил руки на плечо Веснина: — Нет, правда, обещайте мне.
Веснин рассмеялся:
— Это зависит не только от моего желания.
— Нет, в основном, конечно, именно от вашего желания. Кто начал дело, тот уж наполовину закончил его. И кому же за это дело браться, как не вам? Повторяю: вы молоды, не обременены заботами… А в принципе эта задача должна быть поставлена и решена. Вы вступаете в строй именно в нужный момент.
— Как глубоко я заблуждался, — вздохнул Веснин, — когда решил, что лампы с магнитным управлением не имеют будущего! Это все потому, что впервые я об этих лампах услыхал от человека, которого тогда не мог уже уважать, как уважал его прежде.
И Веснин, в довольно приподнятом стиле, что отчасти объяснялось окружающей обстановкой, поведал Рубелю, как впервые мальчиком он услышал Кленского «словно при свете вечерней зари, в отблесках пламени священного огня науки».
— Все, что он говорил тогда, в нетопленом клубе, казалось мне прекрасным, незабываемым. Позже, когда я стал студентом, то, не вдумываясь в смысл слов Кленского, я слушал его, как подросток слушает бабушкины сказки — заранее ничему не доверяя. И только попав на корабль, — продолжал Веснин, — только после вашего рассказа о Ютландском бое, я вдруг увидал все то, о чем говорил Кленский, в настоящем свете, в свете ясного солнца. Да, ваши слова пролили этот свет на понятия, которые я сам считал давно забытыми. До этой командировки я был мальчишкой. Зрелый человек может процедить, просеять, из тысячи слов выбрать одно — ценное, правильное. Взрослые уже не отвергают все так огульно, как дети. Теперь я знаю истинную цену вещей. Личные качества человека и его эрудиция — это разные вещи.
Увы! Возможно, именно сейчас Веснин заблуждался еще глубже, чем прежде. Он не имел ни малейшего представления о всей той области, в которую так отважно ринулся. И магнетрон он знал лишь понаслышке.
Веснин покинул боевой корабль рано утром.
Катерок, чуть задрав нос, пофыркивая, бежал к величественной белой колоннаде пристани. Катер казался Веснину похожим на того дельфина, которого он видел когда-то, в детстве, в старинной книжке; эту книжку он продал букинисту, чтобы купить контакты к своему первому радиоприемнику. Сказочный дельфин возникал отчетливо, стоило лишь на миг закрыть глаза. Мальчик стоял на спине зверя и смотрел вдаль. О чем велся в книге рассказ, Веснин не мог вспомнить.
«Создать мощный генератор сантиметровых волн, — записал он в своем блокноте. — В этом вижу теперь цель и смысл своей жизни».
Возможно, это было некоторым преувеличением. Но такая приподнятость отвечала тому, что ощущал Веснин, думая о письме академику Крылову, которое ему вручил на прощанье командир БЧ-2. Прежде чем положить письмо в конверт, Рубель прочел его Веснину:
— …осмелюсь рекомендовать Вашему вниманию молодого инженера-электрика Владимира Сергеевича Веснина, который горит желанием работать над созданием мощного направленного радиолуча для видения сквозь дым, туман, а также в темноте…
Веснин сошел на берег и обернулся. Море, подобно осколкам густо-синего стекла, сияло у ног. Небо было еще совсем белое и алело лишь по краю, там, где соприкасалось с морем. На надстройках покинутого Весниным корабля видны были черные трубы оптических дальномеров. Крохотные матросы наблюдали за морем и воздухом. Огромный корабль, в многочисленных помещениях которого мог бы легко заблудиться и не такой новичок, как Веснин, был теперь похож на улитку, которая, выставив рожки, определяет свой путь.
«Да, Рубель прав, — думал Веснин. — Должно прийти нечто новое на смену этим ненадежным линзам, слепнущим в дыму и тумане».
Крейсер уходил в море, постепенно исчезал. И только дым из труб был еще долго виден, пока не растаял над чертой горизонта.
