Необычным способом пользуется своим языком во время еды и другое существо — хамелеон. У этой ящерицы в самом деле удивительный язык длиной восемь дюймов. Он длинный и тонкий, кроме самого кончика, где он утолщается, наподобие поплавка. Весь язык очень липкий. Когда хамелеон видит насекомое на листе или на ветке, он осторожно продвигается вперед в его направлении, пока не убедится, что находится в пределах дальнобойности своего языка. После этого он слегка приоткрывает пасть, тщательно прицеливается, и затем неожиданно выстреливает язык, как чертика из табакерки; липкий утолщенный конец языка попадает в насекомое, и оно прилипает к нему, как к бумаге от мух, а потом хамелеон быстро прячет язык в пасть вместе с неудачливым насекомым.
В зоопарке у вас есть прекрасная возможность увидеть, как разные птицы приспособились к разным типам корма. — Так, например, у соколов и сов — острые как ножи, изогнутые клювы, которыми они могут рвать свою добычу, а лапы — сильные, с острыми искривленными когтями, чтобы держать пищу. Глаза у сов, конечно, большие и приспособлены для того, чтобы хорошо видеть в темноте, а у соколов глаза зоркие, чтобы замечать добычу даже тогда, когда они парят высоко в небе.
У птиц, которые питаются рыбой и мелкими рачками, клювы совсем другие. Пеликан пользуется своим громадным клювом, как рыбачьей сетью и решетом, потому что птица опускает голову в воду, зачерпывает полный клюв воды и рыбы, а потом дает воде вытечь тонкой струйкой, оставляя рыбу в мешке, чтобы затем ее проглотить. Еще более необычный клюв у фламинго, потому что у него желобчатые края. Фламинго погружает голову в воду, набирает полный клюв мелких рачков и воды, а потом сжимает клюв и вода вытекает через желобки, оставляя рачков внутри.
Одни из самых маленьких и самых красивых птиц в мире — нектарницы и колибри. Они очень похожи друг на друга, со своими крохотными тельцами, одетыми в чудесное переливающееся оперение, с длинными изогнутыми клювами и крошечными лапками, но на самом деле они не связаны никаким родством.
Нектарницы родом из Азии и Африки, а колибри можно встретить только в Северной и Южной Америке. Но вот что интересно: у обеих птиц выработался одинаковый способ питания. Очень большая часть их пищи состоит из нектара лесных цветов, и поэтому у этих птиц развились длинные изогнутые клювы, которые они могут засовывать глубоко в цветок и высасывать из него нектар.
Когда колибри сосут нектар, они парят напротив цветка, напоминая миниатюрные вертолеты, а их крылья работают так быстро, что их очертания расплываются. Когда колибри заканчивает пить нектар из цветка, она может лететь задним ходом!
Ну что ж, в этой книге я постарался немного рассказать вам о том, как ведутся дела в зоопарке, а также о том, что можно там увидеть, если смотреть в оба. Поэтому сейчас разрешите мне дать вам список того, что «нельзя» в зоопарке. Нельзя дразнить животных. Нельзя толкать животное, чтобы разбудить его, когда оно спит. Нельзя кормить животных, если в табличке на клетке сказано, что вы не должны этого делать. Нельзя носиться сломя голову от клетки к клетке, потому что вы не увидите самого интересного, ведь важно быть терпеливыми, наблюдаете ли вы за животным в природе, или в зоопарке. Ведите блокнот, и посмотрите, как много интересного о животных вы можете записать. Тогда, я надеюсь, вам будет в два раза приятней ходить в зоопарк.
Конец
Если бы звери, птицы и насекомые могли говорить, то, возможно, одной из первых своих Нобелевских премий они удостоили бы мистера Даррелла.
Литературное приложение к газете «Таймс»
В сегодняшнем мире Джеральд Даррелл — один из наиболее известных и читаемых английских писателей. Утверждая подобное, я ничуть не грешу против истины, а просто констатирую факт. Благодаря книгам Даррелла и телевидению мы искренне считаем, что знаем о нем очень много, но, при ближайшем рассмотрении оказывается, что нам известно невероятно мало. Можно попытаться воссоздать биографию писателя, воспользовавшись его книгами. Можно воспользоваться хронологией, составленной его старшим братом, Лоуренсом:
«1931 год. — Ребенок ненормальный, все карманы набиты улитками!
1935 год. — Ребенок дефективный, таскает скорпионов в спичечных коробках!
1939 год. — Мальчишка сошел с ума — нанялся в зоомагазин!
1945 год. — Малый совсем свихнулся — хочет служить в зоопарке!
1952 год. — Человек спятил с ума — лазит по джунглям, кишащим змеями!
1958 год. — Этот полоумный хочет завести свой зоопарк!
1967 год. — Настоящий маньяк. Пригласите его в гости, и он притащит в дом орла.
1972 год. — Да он просто сумасшедший!»
Но, к сожалению, даже такое насыщенное информацией жизнеописание незначительно расширяет наши представления и о жизни Даррелла, и о его творчестве. Поэтому автор этих строк решился предложить читателям свою собственную версию биографии английского писателя-натуралиста. Этот очерк — всего лишь скромная попытка выразить свое глубокое уважение замечательному человеку. Так как даже самые удачные подражания языку Даррелла оказываются жалкими подобиями оригинала, то очерк не претендует на особые литературные достоинства — за что автор и издатели приносят свои извинения читателям.
* * *
7 января 1925 года в Джамшедпуре (Индия) в семье Сэмюэла Даррелла и Луизы Даррелл (в девичестве Флоуренс) на свет появился четвертый ребенок — сын, Джеральд Малколм. В тогдашней колониальной администрации Сэмюэл Даррелл занимал далеко не последнее место — он был квалифицированным инженером-строителем, ведавшим прокладкой железных дорог, сооружением мостов и тоннелей. Луиза Даррелл до замужества была сестрой милосердия, но после рождения детей целиком посвятила себя заботам о семье. Высокий пост главы семейства обеспечивал немалое (даже по меркам метрополии) жалованье, а несравненно более дешевая жизнь в колонии позволяла вести вполне безбедное существование, единственным недостатком которого были бесконечные переезды с места на место — Бомбей, Дарджилинг, Мадрас, Раджпутана (в Индии), Рангун (в Бирме)…
Как утверждает сам Даррелл, уже в раннем детстве у него возник интерес к живым существам:
«Одно из самых первых воспоминаний относится к тому времени, когда мне было два года. В Индии вместе со своей няней я отправился на прогулку по горной дороге. Весь день шел проливной дождь, и после него земля источала пряный и влажный запах. На повороте дороги моя айя[1] встретила двух знакомых, мужчину и женщину. Помню, что на женщине было дешевое сари кричаще-красного цвета, сверкавшее как орхидея на фоне зелени подлеска, росшего вдоль дороги. Вскоре я потерял интерес к их разговору и направился к канаве неподалеку, где к своему восхищению обнаружил двух огромных слизней цвета хаки, принесенных ливнем. Оставляя за собой следы блестящей слизи, они медленно держали путь вдоль канавы. Помню, что я сидел на корточках и с упоением смотрел, как они скользили по земле, хотя были напрочь лишены конечностей, при помощи которых могли бы передвигаться. Захваченный зрелищем этих существ, я оставался недвижим до тех пор, пока моя айя не пришла взглянуть, что я делаю и не уволокла меня прочь, приговаривая, что мне не подобает смотреть на такую нечисть. А для меня слизни были так же очаровательны и по-своему привлекательны, как и подружка няни в красивом сари»[2].
К тому же времени приблизительно относится еще одно воспоминание:
«Уже в двухлетнем возрасте, когда семья жила в одном из городов Центральной Индии, который мог похвастаться неким подобием зверинца, я заразился своего рода „зооманией“. Дважды в день, когда моя многострадальная айя спрашивала, где мне хочется погулять, я тащил ее к рядам зловонных клеток с облезлыми живыми экспонатами. Любую попытку изменить этот ритуал я встречал яростными воплями, которые слышно было от Бомбея на юге страны до границы Непала на севере. Так что я нисколько не удивился, узнав от матери, что моим первым словом было „zoo“ („зоопарк“)».
В 1928 году скоропостижно скончался Сэмюэл Даррелл, и семья перебралась в Англию, откуда в 1933 году переехала на остров Корфу в Греции. Там, среди залитых солнцем миртовых рощ, виноградников и теплых морских отмелей Джеральд провел несколько безоблачных, по-настоящему счастливых лет, получив, наконец, никем практически не ограниченную возможность общаться с животным миром. Беззаботные дни на Корфу омрачались вереницей уроков под руководством домашних учителей — на редкость причудливых персонажей, чаще всего имевших самые смутные представления о педагогике. Несомненным достоинством этих уроков была их нерегулярность, а единственным исключением среди преподавателей был Теодор Стефанидес[3].
