Левин Владимир
Мастерская сознания
В. ЛЕВИН
Экспедиция уходит в поиск
МАСТЕРСКАЯ СОЗНАНИЯ
Петроглифы Онежского озера.
Эта экспедиция началась... 125 лет назад. В 1818 году консерватор Минералогического музея К. Гревингк по поручению Академии наук и Вольного экономического общества выехал из Санкт-Петербурга в губернии Архангельскую и Олонецкую на предмет обследования состояния туземных промыслов и обнаружения древностей, могущих пролить свет на историю этих отдаленных краев. Как и всякая поездка такого рода, вояж консерватора был неспешен, ибо свои личные наблюдения и выводы Гревингк сопоставлял с рассказами местножительствующих земледельцев, охотников и рыбаков: И вот в одной из деревень вблизи Онежского озера ученому рассказали о бесовских, языческих знаках и фигурах, выбитых в незапамятные времена на прибрежных озерных скалах. И действительно, на красноватом, отполированном временем и онежской водой граните, вдающемся узким мысом в озеро, исследователь увидел картины поистине необычайные.
...Двухметровое чудище с квадратной головой растопырило пальцы распахнутых рук. Рядом вытянулось некое пучеглазое животное наподобие сома и какой-то крысообразный зверь с длинным хвостом. Вокруг застыли лебеди с неимоверно вытянутыми шеями, странные человечки, кругообразные фигуры и прочие непонятного смысла начертания... Блеклое онежское солнце скользило по скале, высвечивая все новые и новые фигуры.
По возвращении в Санкт-Петербург Гревингк делает доклад об увиденном на Бесовом Носу - именно так называли местные жители эту скалу. Одновременно, видимо, с Гревингком, но независимо от него набрел на эту же скалу и учитель Петрозаводской гимназии П. Швед, который также обнародовал свои наблюдения.
Свои сообщения Гревингк и Швед сопроводили некоторыми размышлениями о времени появления этих изображений и их смысле.
"Бес" неолитического "храма" Онеги, на котором спустя тысячелетия монахи выбили крест.
Гревингк и Швед считали происхождение онежских петроглифов сравнительно недавним. Швед даже приводит в качестве доказательства этого одну бытующую финскую легенду о бесе и бесихе, живущих на берегу Онежского озера, считая, что изображения на скалах - иллюстрация к этой легенде. Гревингк провел анализ более грамотный, а в одном из выводов даже предвосхитил направление последующих расшифровок онежских петроглифов: рисунки, разбросанные по скалам в самом хаотическом, казалось бы, беспорядке, интуиция первооткрывателя объединила в стройные композиции. Он даже свои доклад так и озаглавил: "О групповых начертаниях, иссеченных на скалах..." Гревингк считал, что создатели петроглифов - охотники и рыболовы - увековечивали память о своем роде и его делах, о случившемся на их веку. Некоторые петроглифы, считал исследователь, выбиты в честь богов охоты и рыболовства с целью умилостивить их.
После публикаций Гревингка и Шведа на долгое время онежские писаницы выпадают из поля зрения исследователей, хотя упоминания о них иногда проскальзывали в работах, посвященных историческим древностям. Но и упоминания эти в большинстве своем были более игрой воображения, нежели научными толкованиями.
Стрелок из Залавруги.
Один исследователь, например, считал, что эти изображения оставили "гунны, известные своими курганами и загадочными истуканами", и вообще одна фигура на Бесовом Носу напоминала ему... крокодила. Другой автор, "принимая в соображение низкий уровень нравственного развития живших здесь финских племен", приписывает происхождение онежских петроглифов "более развитому новгородскому племени".
По сути дела, спустя лишь более полувека после открытия онежские изображения были отнесены к "доисторическим древностям", иными словами, "прописаны" в каменном веке.
Неизвестно, как бы дальше шло изучение карельских петроглифов, если бы не одно открытие, как писал впоследствии автор его, "случайное и непредвиденное". В 1926 году ленинградский студент-этнограф Александр Линевский, изучая быт поморов, посещает деревню Выгостров на побережье Белого моря. Местный житель - Линевский с признательностью упоминает его Григорий Павлович Матросов показал молодому этнографу на острове Шойрукшин скалу, буквально усеянную петроглифами. Науке о них ничего известно не было.
Десять лет неотрывно, тщательно и планомерно Линевский изучает, сопоставляет, копирует вновь открытые и онежские изображения, стремясь "выявить место петроглифов Карелии в цепи памятников доисторического искусства".
Трудно найти в науке о каменном веке явление более противоречивое, загадочное, труднопостижимое, чем неолитические наскальные рисунки. Причем эти рисунки казались настолько схематичными, что создавалось впечатление они не столько продукт художественного творчества, сколько своеобразный эквивалент летописных записей, предтеча письменности. И не случайно родилось и прочно закрепилось образное определение петроглифов "энциклопедия каменного века".
Постепенно, по мере накопления знаний о наскальных гравировках, все ясней и ясней вырисовывалась удивительная картина - на огромных пространствах Европы и Азии повсеместно, и с точки зрения исторической перспективы чрезвычайно быстро, на смену красочному реалистическому "пещерному" искусству охотников за мамонтами приходят изображения условные, символичные, орнаментальные. Как пишет академик А. П. Окладников, причина этой смены заключается, вероятнее всего, в коренной смене мировоззрения и мироощущения людей, перешедших от присваивающего, охотничье-собирательного хозяйства к производящему - земледелию и скотоводству. Это высказывание как бы формулирует общепринятую сейчас точку зрения о причинах появления неолитического искусства... Но...
Какой конкретный каждый раз смысл вкладывали неолитические художники в знаки на скалах? Какая жизненная необходимость заставляла создавать эти каменные полотна?
Работы Линевского можно, по существу, назвать первыми, в которых наука от поверхностных описаний и более или менее правдоподобных домыслов перешла к трезвому анализу карельских петроглифов.
Линевский выдвинул гипотезу, согласно которой карельские петроглифы рождены причинами узкопрактическими, утилитарными. В самом процессе изготовления петроглифов, ритуалах, которые, видимо, совершались рядом с ними, исследователь видел только отзвук так называемой охотничьей, промысловой магии. По мнению Линевского, создатели петроглифов были убеждены, что, "достаточно сделать рисунок животного или человека, проговорить определенные словесные формулы - и можно будет влиять на живой оригинал сделанного изображения". Иными словами, если на скале выбита лодка с людьми, это означает лишь то, что охотники плывут на реальный промысел, а единственный смысл изображения - обеспечить обильную добычу.
Совершенно по-иному увидел карельские петроглифы один из крупнейших советских исследователей первобытного общества В. И. Равдоникас. Не только реальную жизнь отображают петроглифы, считал исследователь, но и сложное мировоззрение и космическое миропонимание неолитического человека. Не просто конкретных животных или реальные сцены охоты изображал первобытный художник, но и воссоздавал на скалах сказочный, рожденный культовой фантазией потусторонний м.ир. Конечно, продолжает исследователь, в изначале причин появления петроглифов лежали реальные заботы об успешной охоте, но эти заботы оказались как бы перенесенными в мифологический мир. И там, где Линевский и его сторонники видели просто лодку с охотниками, В. И. Равдоникас видел мифологическую солнечную ладью, совершающую свой извечный и нескончаемый путь; там, где один видел схематическое изображение капканов, другой - символы Солнца.
Петроглифы начинали приобретать в глазах людей XX века некую эмоциональную объемность, смысловую глубину. Мысли Равдоникаса развил ленинградский ученый К. Д. Лаушкин. Его расшифровки петроглифов Карелии зачастую напоминают поэтическую реконструкцию исчезнувшей жизни - "Борьба за огонь", "Луна и ведьма", "Начало мира", "Солнце на закате", "Солнцева мать", "Сотворение человека", "Преступление и наказание злой лягушки"... Еще Равдоникас связывал смысл изображений с окружающей природой, пытался уловить какую-то психологическую закономерность в самом выборе неолитическим художником места для своей мастерской. Первозданный контраст между монументальностью каменных мысов Онежского озера и "непрестанно волнующейся, вечно живой и, как жизнь, безбрежной поверхностью озера с его постоянно меняющимися, почти неуловимыми цветовыми оттенками" первобытный художник, как считал исследователь, инстинктивно отождествлял с понятиями жизни и смерти.
К. Лаушкин развивает эти мысли до масштабов гипотезы. Он видит уже онежский берег как "грандиозный первобытный храм солнца, где куполом было само небо, иконостасом - гранитные скалы с петроглифами, а алтарем горизонт с живым солнечным богом".
